Мартин Хайдеггер - Лекции о метафизике

Той весной мы задержались в Риме несколько дольше, и из-за установившейся унылой тягостной погоды и подавленного настроения Фридрих решил больше вообще ничего не писать, тем более продолжения «Заратустры», хотя я и предлагала ему взять на себя все хлопоты, связанные с издателем и типографией. Но когда 17 июня мы возвратились в Щвейцарию и он снова почувствовал знакомый и дорогой ему горный воздух, в нем пробудилась вся его радостная созидательная сила и, чтобы подготовить меня к грядущему манускрипту, он писал мне:

Здесь поселился я на три месяца: я в самом деле был большим дураком, позволив себе потерять мужество из-за итальянского воздуха . Постоянно мелькает мысль: а что дальше ?.. Мое «будущее» для меня самая темная в мире вещь; но так как я еще многое должен подготовить, мне следует думать только о завершении этой подготовки – это и есть мое будущее, – всё же остальное предоставить тебе и богам.

Вторая часть «Заратустры» была написана в Сильс-Марии между 26-м июня и 6-м июля:

Летом, вернувшись в священное место, где сверкнула первая молния мысли о Заратустре, нашел я вторую часть «Заратустры». Десяти дней было достаточно; ни в одном из случаев – ни в первом, ни в третьем и последнем мне не понадобилось больше времени.

Фридрих часто говорил о состоянии невыразимого восторга, в котором писал «Заратустру», о том, как во время подъемов и спусков по горным тропам на него вдруг буквально нисходила невероятная полнота мысли, и он едва успевал делать поспешные заметки карандашом в записной книжке, которые, возвратившись домой, до глубокой ночи приводил в порядок и переписывал чернилами. Вот что он мне писал: «Тебе не так-то легко составить себе достаточно ясное представление о стремительности таких зарождений». Со страстным воодушевлением передает он в «Ессе homo» (осень 1888 года) ни с чем не сравнимое состояние, в котором создавался «Заратустра».

Имеет ли кто-нибудь из живущих в конце девятнадцатого столетия ясное представление о том, чтó поэты сильных эпох называли инспирацией ? Если нет, я расскажу. При малейшем оставшемся суеверии действительно трудно избавиться от впечатления, что становишься только инкарнацией, лишь глашатаем или медиумом могущественных сил. Понятие откровения, то есть когда нечто внезапно, с невыразимой убедительностью и во всех тонкостях становится видимым , слышимым, когда оно поражает и потрясает до самых последних глубин, – это просто описание фактов. Слышишь, но ничего не ищешь, берешь, но не спрашиваешь, кто дает; как молния вспыхивает мысль, с необходимостью, в форме, не допускающей даже тени сомнений, – у меня никогда не было выбора. Экстатическое состояние, чудовищное напряжение которого подчас разрешается в потоки слез, при этом шаги невольно становятся то стремительными, то замедленными; вне себя совершенно, но невероятно отчетливо сознаешь бесчисленные волны тончайшей дрожи, нисходящие до пальцев ног; глубина счастья, где самое мучительное и самое мрачное – не противоречие, но некое обязательное условие, своего рода вызов – некий необходимый цвет внутри избытка света; инстинкт ритмических связей, которому открыты далекие пространства форм, – продление глубочайшего напряженного ритма , потребность в нем, есть как бы мера могущества инспирации, своего рода уравновешивание ее напора и напряжения… Всё происходит ни в коем случае не по собственной воле, но как бы в урагане свободы, безусловности, власти, божественности… Полнота и точность явившегося образа, символа – самое удивительное; перестаешь понимать, чтó есть образ, чтó символ: всё предстает как самое верное, самое близкое, как наипростейшее выражение. Поистине кажется, если вспомнить слова Заратустры, что вещи сами приходят и предлагают себя в символы. («Сюда, в твое уединение, приходят все вещи, ласкаются к речи твоей и льстят тебе: так хочется им тебя оседлать и покататься на спине твоей! Оседлав любой символ, отправляешься ты к любой истине. Здесь, в уединении, открываются перед тобой слова и ларцы слов всякого сущего; всякое сущее хочет здесь сделаться словом, всякое становящееся – научиться у тебя говорить».) Это мой опыт инспирации; я не сомневаюсь, пришлось бы вернуться на тысячи лет, чтобы кого-нибудь отыскать, кто мог бы сказать: этот опыт также и мой.

Осенью 1883 года мой брат вернулся из Энгадина в Германию и провел там несколько недель. Зимой, после скитаний по Стрезе, Генуе и Специи, он обосновался в Ницце, где благодаря местному климату находился в столь бодром, приподнятом настроении, что создал третью часть «Заратустры».