Тимоти Мортон - Стать экологичным

Всё сводится к идее грешников в руках гневного Бога. Мы малы, более того, мы онтологически малы: мы значим меньше Бога. Естественно, человек, замещающий Его на Земле, то есть царь, тоже значит намного больше нашего. Цари и боги появились на раннем этапе агрокультурного (неолитического) общества. Когда вы переходите к оседлому образу жизни и сельскому хозяйству, у вас появляется образ статического социального пространства, в котором вы находитесь (отсюда понятие государства: охотники и собиратели никогда бы не додумались до того, что можно организовать вещи подобным образом). Такое социальное пространство явно больше, чем принадлежащая вам маленькая делянка, причем в нем установлена строгая социальная иерархия (которая наряду с патриархатом сложилась за короткий период времени в начале неолита). Также в нем присутствует разделение труда: царь — это царь, вы — кузнец, вон тот парень — продавец кунжута. Все вместе мы образуем целое, которое кажется намного «больше» суммы своих частей. Однако это просто эстетическая картинка, то есть своего рода сильно пережатое изображение — как файл jpeg с низким разрешением — наличной социальной структуры с ее монотеизмом, царем и разделением труда.

В нашем мире куча вещей, которые функционируют в соответствии с представлением о том, что целое меньше своих частей. Например, в США такой налоговый кодекс, что, если вы состоите в браке, супругов считают за полтора человека. То есть, когда вы женаты, вы становитесь тремя четвертями человека. И в этом есть глубокая психологическая истина. Быть связанным — значит быть в каком-то странном смысле меньше, поскольку вы в таком случае открыты и меньше стеснены своим эго.

По-видимому, в любом отношении есть нечто подобное. Наверное, именно это мы понимали в браке неправильно. Возможно, на Западе мы думаем, что вещи, чтобы существовать, должны быть постоянными. На философском жаргоне такое представление называют метафизикой наличия . Так, мы полагаем, что браки должны быть постоянными. Мы считаем, что, когда они разваливаются, в этом есть что-то неправильное. Но если мы не лишены великодушия, мы поймем, что все отношения различны и, вероятно, что все отношения конечны. Что, если добавить к этой мысли различие между бесконечностью и постоянством ? Брак может быть бесконечно глубоким и в то же время не быть постоянным. Представьте себе какой-нибудь фрактал. У него может быть бесконечное число частей — если не в реальном, то по крайней мере в математическом смысле. Но вы можете подержать его в руках. Возможно, именно это имел в виду поэт Блейк. И, возможно, нет ничего мистического в его строках: «Увидеть мир в одной песчинке… Вместить в ладони бесконечность…» [29] Blake W. Auguries of Innocence // The Complete Poetry and Prose of William Blake / D. V. Erdman (ed.). New York: Doubleday, 1988. Lines 1–3. . Блейк понимал минусы религии агрокультурной эпохи и то, насколько репрессивной она может быть. В том же самом произведении он говорит о чудовищном состоянии Англии, которая стояла в те времена на пороге войны, и проводит аналогию с тем, как люди обращаются с животными: «Собака сдохла у Хозяина врат, / Предсказав развал государства» [30] Blake W . Op. cit. Lines 9–10. . Нет ли тут параллели с тем, о чем думаем мы? Если брать современное состояние вещей, похоже, что в наших идеях о государстве, не говоря уже о нашем доме, недостаточно места для нелюде́й. И всё же мы владеем ими. К тому же они часть нашего мира, они занимают искусственные пространства, созданные нами. Пример — гибискус на моей улице, который пробивается сквозь растрескавшийся хьюстонский асфальт. Мы не звали сюда цветы, но они всё равно здесь.

Возможно, именно в этом кроется недостаток большей части созданного людьми пространства в так называемой «цивилизации»: оно не привечает существ, которые уже здесь, которые бродят вокруг, подобно беспризорникам, или же прорываются сквозь трещины в асфальте. Нел ю ди подобны незваным гостям. Но когда незваные гости — люди, мы следуем правилам гостеприимства, мы приглашаем их в дом (если только они не враждебны) и следим за тем, чтобы им не казалось, что их прибытие нам неприятно, даже если это так. Но какой может быть этикет по отношению к нел ю дям? В общем, возможно, мы приближаемся к моменту, когда надо пересмотреть наши обычаи и правила, внести в них такие поправки, чтобы можно было учесть по крайней мере некоторых нелюде́й.

То, как существуют вещи, смешано с тем, как они являются другим вещам. Дерево связано с лесом, в котором оно находится, не просто потому, что оно «внутри» леса в метрическом смысле слова. Дереву должно быть дело до леса. Быть-частью-леса — одна из форм его явления: оно поглощает питательные вещества из лесной подстилки; оно сообщается с другими деревьями, стоящими по соседству; оно дает кров белкам. Так что, если мы применим к дереву те идеи, которые возникли у нас, когда мы недавно думали о молотках и использовании вместо них не официальных молотков, а засохшей колбасы, мы поймем, что бытие-в-лесу не исчерпывает бытие деревом. Это просто одна из вещей, которыми дерево может быть.