Игорь Гарин - Ницше

Наблюдающий круговое время субъект, не являясь неизменным, лишь условно находится в центре двойного круга. Всегда себе неравный, он как бы осциллирует вокруг центра, он всегда эксцентричен. Человек вообще не может претендовать на положение центра мира, как не может быть завершенным «я», «субстанцией», «бытием». Сам человек — движение, переход, изменение состояния.

Движения двойного круга различаются не только по скорости, но и по характеру: движение внешнего — как бы центростремительно, внутреннего — как бы центробежно: «вечность» стремится стать «мгновением», «мгновение» — «вечностью». Парадокс усиливается уравниванием слишком медленного со слишком быстрым.

Ницшеанский «опыт» со временем прекрасно переложен на язык искусства А. Белым, виртуозно вписавшем свое персональное положение во времени (Базель, 1915 г.) в схему Ницше:

Догматы нашей культуры перевоплощались в человечестве, свертываясь по спирали в единую точку; и точка та — « я »; « я » — свободное «я» — есть вершина громадного конуса; от основания (круга) к вершине (блистающей точке) бежала спираль; если круг — «зодиак», опоясавший человечество первого века, то точка есмь «я» (человек, проживающий ныне: в двадцатом столетии); если же повернуть конус времени — линия (или спираль) в этом новом сечении исчезает; мы видим круг с точкою посередине его, точка — «я», находящееся в 1915 году в старом Базеле; круг — это догматы первого века; а катастрофа культуры — в естественном перемещении зрения перпендикулярно к истории; кажется, что спираль, пробегающая от громадного круга до маленькой точки, до «я» (на протяжении двадцати веков), совершается в тот же момент: круг пришествия (догмат) и « я » (иль пришедший) таинственно связаны; тайна пришествия есть: пришествия «я» (совершенно свободного)… в Базель.

Если бы человек попытался себя пережить, как пришедшего, и если бы всю историю девятнадцати с лишним столетий рассматривал он, как сниманье печатей, разоблачающих миссию «я» (моего), переживающего, здесь, в Базеле, мировую Голгофу, то — ему бы открылось все то, что из недра сознания Ницше исторгло безумнейший крик: «Ecce homo» сначала; следствие «Ecce homo» — последняя подпись безумного Ницше, гласящая, это он есть Распятый… (Дионис).

Но в этот же миг сознается обратное: «я», разрываясь в себе, распинаясь в себе, посередине себя наблюдает огромную ночь; посередине ее стоит Солнце; но Самое Солнце — Круг Солнца — есть Лик, восходящий во мне: «я», всходящее в «я», отделимо от «я» безысходной далью («я — путь и стремление к дальнему»); дальнее приближается в страшной работе преодоленья Сознания; я несу в себе целое Солнце, но «я» не есмь «Солнце», и если бы мне графически выразить отношение «точки» («я» личное) к Солнцу во мне, мне бы следовало нарисовать вдалеке от вершины истории двадцати веков (конуса) — круг; и — провести к нему линию; получился бы конус, обратно поставленный; «точка», мгновение, или « я », пребывающий в Базеле, понял бы, что « я » в будущем только могу стать воистину солнцем, которое Ницше увидел впервые, как прорезь возможности; следующий момент после Ницше — перемещение перспективы сознания, перпендикулярное к Ницшеву взгляду на « я », но обратное взгляду истории: солнце близится; станет поверхностью жизни оно, может быть, через двадцать столетий.

Второе пришествие — пресуществление в Христе всей планеты и « я », обитающих в Базеле, в Петербурге, в Саратове, совершится воистину.

Знание это теперь — математика новой души: в математике этой духовной науки загадана нам и культура грядущего.

Ницшевская мифема круга, вполне возможно, носила экстатически-световой характер, то есть порождена идеей света, мысленные эксперименты с которым несколько позже привели Эйнштейна к созданию другой мифемы — теории относительности. Для Ницше свет порождал визуальные галлюцинации, для Эйнштейна служил пробным камнем интеллектуальных построений.

У Ницше сложились совершенно особые отношения со «светом»: сильнейшие головные боли, постоянные, особенно в последние годы жизни, ухудшение зрения сформировали из него существо, крайне чувствительное к свету и световым эффектам; в тех промежутках между болезненными состояниями, когда чистый свет более не сопутствовал острой боли, а награждал радостью обладания миром живого, радостью «быть», и возникали перцепированные образы, которые современная наука называет фосфенами («остаточные образы»), легко вызываемые даже слабым давлением на глазное яблоко; в зависимости от силы давления и возникает перцептивная геометрия — диски, концентрические окружности, арки, спирали и т. д. На уровне глубинного переживания геометрия фосфенов и геометрия архаических символов могут совпадать.