Екатерина Биричева - Концепт «субъекта» в пространстве неклассической онтологии

Развивая методологию творчества концептов, Делёз и Гваттари говорят об особой среде [27, с. 44], в которой «концепты свободно вступают в отношения недискурсивной переклички» [27, с. 30]. Если концепты – это события, то есть некий «горизонт событий» [27, с. 44], план имманенции. «План – это словно пустыня, которую концепты населяют без размежевания 3 3 Ср. с цитируемой выше фразой Хайдеггера «Философствование есть выговаривание и размежевание…». … План имманенции – это не мыслимый или потенциально мыслимый концепт, но образ мысли» [27, с. 45]. Это тот самый «фон», на котором происходит создание концептов. Действительно, загадочное словосочетание «план имманенции» трудно «перевести» на экзистенциально-герменевтический язык, найти ему эквивалент внутри категориального мышления, однако его объяснение становится возможным, если обратиться, наконец, к самим бытийным основаниям.

Различные авторы пользуются различным языковым стилем, видят разнообразные проблемы, направляют мысль по пути разворачивания категорий или же творчества концептов, потому что само бытие понимается ими по-разному. Различие между этими словами заключается в том онтологическом контексте, который они организуют: речь идёт об использовании слова «категория» (или «философское понятие») в рамках «оседлого», монадического понимания-осуществления бытия наряду с введением слова «концепт» в пространство «кочевого», номадического способа бытия. То есть философствование как та самая «тяга повсюду быть дома» [101, с. 456] разворачивается в онтологической точке или номадической сингулярностью. Таким образом, например, путь Хайдеггера как фундаментально «осёдлого» 4 4 «Оседлость» не обязательно предполагает пребывание «дома», но вообще наличие этого «дома», стремление в него вернуться, в то время как «кочевание» – это «дом повсюду и нигде»: перемещение по всей своей территории, население «без размежевания», «без собственности, надела или меры» [37, с. 55]. По этому поводу также см. [27, с. 45] и [109]. мыслителя – это «путь к языку» [104, с. 359], путь к «дому бытия» [103, с. 266]. С другой стороны, номадическая стратегия, понимая смысл как «Топос», как складчатую поверхность, границу, выступающую «в качестве артикуляции … различия: тело/язык» [31, с. 39], предлагает само «кочевание», сам путь разворачивания мысли в поверхности смысла сделать «домом». И эта, казалось бы несущественная, разница («путь к дому» как у Хайдеггера и «путь как дом» у мыслителей «поверхности», к которым, помимо постмодернистов, можно отнести, например, Ницше 5 5 «Мы должны идти туда, где вы нынче меньше всего можете чувствовать себя дома» [83, с. 134]. ) основывает различные способы бытия: онтологическая точка, из которой смысл топологически видится как «среда», «стихия» мысли, и номадическая сингулярность, предполагающая скольжение мысли по «поверхности» смысла. Ни один из этих способов бытия не может быть осмыслен как «более» или же «менее» приоритетный – это скорее судьба бытия, о которой говорит Хайдеггер, или, по-постмодернистски, топология бытия задаёт нам определённый способ своего осуществления. В этом отношении номадологический проект, предлагаемый постмодернистской философией, неотделим от методологии смещения точки зрения, методологии творчества концептов, «мышления зрением» [50, с. 656], которое включает «множественность центров, смещение перспектив, путаницу точек зрения» [37, С.78] как неизбежный характер движения мысли.

Таким образом, развивая свою онтологию из точки «здесь и сейчас», мы обнаруживаем, что мы уже «есть», мы уже внутри бытия, нам уже дан смысл, который «всегда уже обладает полнотой» [3, с. 16]. Тогда категории, по-разному разворачиваемые каждым «Я», – это разные «стороны», разные «имена» бытия, уже данные нам и ждущие своего открытия. Мы всегда говорим о бытии, в свете нашего уникального понимания бытия, когда разворачиваем онтологические категории. Стоя на своей (и только своей) жёсткой позиции «настоящего» здесь и сейчас, философствованием мы открываем «алхимию» бытия, осуществляющего текучие превращения в другие категории. Поэтому для «осёдлых» мыслителей любой смысл, не только философский, – это всегда смысл бытия, который можно обозначить как Смысл «с большой буквы». Разворачивание категорий предполагает «самотворящее» говорение, мерцание, балансирование на грани Бытия и Ничто [50, с. 714-726], [3, с. 26-28], [88]. Но «номадическая» онтология рождается из других интуиций. Мы тоже обнаруживаем себя «уже»… но уже в движении, которое нельзя ухватить и остановить. Пространство этого движения – хаос, тогда «план имманенции – это как бы срез хаоса, и действует он наподобие решета» [27, с. 51]. И грань, которую необходимо прочерчивать, пролегает в становлении «хаосмоса» мысли – между Бытием и Хаосом (и никакой из этих «полюсов» не может быть «положительно» или «отрицательно» окрашен). Это онтология различия, предполагающая скорее письмо, регистрирующее с помощью творчества концептов производство смысла, вычленяемого из «гула бытия» [37, с. 54], чем «выговаривание», высказывание смысла посредством категорий. О том, что «смысл – это всегда смысл бытия», здесь можно говорить только применительно к пространству философской мысли (как мы показали выше, в науке, искусстве и других дискурсах открывается иной смысл). Если бытие – это то, что говорит нами [37, с. 54-55], а смысл – это то, что при этом выражается [31, с. 32], тогда только (будучи философами) мы «имеем право» отождествлять смысл и Смысл бытия. В силу этого в рамках философского дискурса, разворачиваемого любой онтологией, трудно разделить те моменты, в которых необходимо говорить только о смысле, и те, в которых мы пытаемся высказать наше понимание бытия.