Александр Дугин - Finis Mundi. Записи радиопередач

"Я почти ничем не обязан ни среде, ни образованию, ни моей семье. В значительной степени я воспитывался на отрицании преобладающей на Западе традиции — католицизма, на отрицании актуальной цивилизации, этого материалистического и демократического современного мира, на отрицании общей культуры и расхожего образа мышления того народа, к которому я принадлежал, т. е. итальянцев, и на отрицании семейной среды. Если все это и повлияло на меня. То только в негативном смысле: все это вызывало у меня глубочайший внутренний протест".

Протест, нонконформизм, духовное восстание — общий знаменатель всего жизненного пути Юлиуса Эволы. В ранней юности он выражался в самых радикальных и нигилистических формах.

Молодой Эвола после краткого увлечения футуризмом становится одним из первых итальянских дадаистов, считая футуризм слишком реакционным и не достаточно новаторским.

Эвола знакомится с Тристаном Царой, пишет дадаистические стихи и поэмы, устраивает хэппэнинги и пишет картины. Некоторые из них в настоящий момент украшают стены Галереи современного искусства Рима в зале, посвященном дадаизму. Работы Эволы привлекли внимания Дягелева, а его сценографические этюды к постановкам "Пелеас и Мелизанда" Дебюсси вошли в историю современного балета как иллюстрации "декадентского периода".

Вот фрагмент поэмы раннего Эволы "Темные слова внутреннего пейзажа":

Практика активного нигилизма подвела Эволу вплотную к самоубийству. Нечего защищать, нечего утверждать. Солнце Европы склонилось к зоне непроглядных сумерек. Не случайно уже в зрелые годы именно Эвола переведет на итальянский Шпенглера. "Закат Европы".

Но от трагического шага дадаист Эвола все же воздерживается. В этом ему помогает буддистская этика дзена, которого Эволы открыл для себя одним из первых в Европе. Его книга о дзэн-буддизме — "Доктрина Пробуждения" стала отныне классикой.

Растворение внешнего и вскрытый хаос внутреннего не погубили Эволу, как многих других более впечатлительных и более слабых гениев.

"То, что меня не убивает, делает меня сильнее". Эту формулу Ницше, его любимого философа. Юлиус Эвола прочувствовал не себе.

Ему открылся "высший путь", деваяна, солнечный путь олимпийского героического пробуждения. Эвола любил цитировать буддистский трактат «Маджхима-никайо» —

"тот, кто идет по волшебному пути интенсивности, постоянства, волевой собранности обретает героические качества души, тот становится подлинным героем., способным к освобождению, к пробуждению, к немыслимой уверенности и твердости".

После всех испатаний водами в душе Эволы открылся сверкающий кристалл — бриллиантовая, молниеподобная сила Ваджры.

От искусства барон переходит к философии. Здесь его, естественно. привлекают самые радикальные стороны — он вырабатывает новое название для характеристики своих взглядов — магический идеализм. Еще более радикальный и предельный, чем объективный идеализм Фихте. Гегеля и Шопенгауэра. Именно магический. Не абстрактный, академический, демагогический, тщетный и голословный. Идеализм Эволы — абсолютен, тотален. Он пишет философские книги " Феноменология абсолютного индивидуума", "Теория абсолютного индивидуума" и так далее. Основная мысль такова — "материальное является иллюзорным, духовное — не мыслительная абстракция, а конкретная преображающая, почт физическая сила. Дух не имеет никакого отношения к морали, к условностям культуры, к разуму. Он конкретная молниеносная световая сила, которая открывшись делает существ и вещи тотально иными — пробужденными, абсолютными, трансцендентными."