Митьки Митьки - Выбранное

Я долго не мог уснуть. За приоткрытым иллюминатором — шаги вахтенных, волны плескались в стальные борта, в причалы, гремела, перекатываясь, прибрежная галька. Вот склянки отбили, а я все не засыпал и слушал сквозь все это и скрип причалов и сходней, как позвякивает медвежья цепь: медведь еще там.

Потом я заснул. Ночью его застрелили. И когда наутро я рванулся по сходням на пирс, то увидел только сиротливо опустевшую будку.

Целый день я маялся, вглядываясь в лица, желая, наверное, увидеть в них сочувствие медведю, память о нем. Но все же, высказав вчера ему любовь и сопереживание, сегодня, казалось, о нем и знать забыли. Все были заняты своими взрослыми делами, и меня в спешке бесцеремонно одергивали и с досадой отстраняли, а отец наказал меня, заперев в каюте, чтобы я не болтался под ногами.

Угрюмый и растерянный, я забрался на койку и еще засветло, какой-то весь измученный, заснул в слезах и не слышал, как отец приходил и оставил мне чай с печеньем и кашу со сгущенкой, и не проснулся от грохочущего лязга выбираемых якорных цепей, от топота бутс по трапам и палубам, от перезвона, клацанья, содрогания, свиста, рева — ни от чего не вернулся из каких-то вперемешку с медвежьими своих снов в реальность, единственно по судьбе неизбежную для меня (это я уже привычно понимал), но показавшуюся мне в истекшие сутки обидной и жестокой несправедливостью.

Проснулся я от сильной качки, от мелких соленых брызг, орошающих мое лицо, от дребезжания ложки в стакане с чаем и дребезжания стакана с подстаканником о стальной судок с кашей и от врывающихся в иллюминатор визгливых криков мечущихся у бортов чаек. Я наскоро оделся, не умываясь, хлебнул чаю и, проскользнув сквозь оказавшуюся уже не запертой дверь, тайком, прячась, у всех под носом просочился по трапам на верхнюю палубу.

Ветер рвал бело-серые кучевые облака в ярко-синем, почти уже полуденном небе. Наш эсминец взрезал вспененный пепельно-зеленый океан, и в нем — ни островка, ни точки, только чайки, остервенело крича, то отставая, то обгоняя, мечутся по-над и между мачтами и надстройками, по очереди стремительно пикируя в расходящийся от кормы углом след нашего только что там прохождения.

Помню, сразу — обида: не разбудили, я проспал. И сразу затем — восторг от ощущения, именно что ощущения океана и корабля в походе как живых существ: они дрожали, они вздыхали, они разговаривали, они были тут наяву — потрогай. И они были мои.

Вцепившись в скользкие леера, я с упоением, со сладким ужасом замирающего сердца уж не знаю сколько слушал, прислушиваясь, смотрел, приглядываясь, вдыхал так глубоко, что голова закружилась.

Продрогший и насквозь мокрый, я пробрался в нашу каюту и набросился на кашу с чаем. Отец все не приходил. Я отогрелся. И тут вдруг с каким-то стыдом вспомнил, что первые мысли, какие бы ни были, оказались не о медведе.

Но пришел отец, озабоченный и усталый, умылся. Мы пили горячий чай, потом отец уснул, а я смотрел в иллюминатор. Потом отца разбудил вестовой, и мы пошли в кают-компанию, а до того еще к командиру какому-то, может к старпому, а может и нет.

И все пошло своим чередом, зарубцовывая в душе, в памяти и в сердце свежие раны и наслаивая на них новые.

Редактор П.В. Крусанов

Обложка А. Филиппов

Технический редактор О.А. Шубин

Корректор Е.В. Гуляева

Компьютерная верства А.Н. Скурихина

Поется с чувством, на мотив "Прощание славянки"

Я лично был награжден комсоргом на выпускном вечере в школе большой бутылью «Южного красного (крепкого)», – прим, автора.

Или 1984.

Смотри известную картину Питера Брейгеля «Падение Икара».

Метод, с помощью которого многие митьки удерживаются от выпивки.

Вариант: «На углу кричит аптека».

Перефраз из К. К. Кузьминского, «Стихи из Зинзибара»: «От его осталась полосатость тельника» (1964, неопубл.).