Николай Бердяев - Смысл творчества

Для Тебя, Жених, я девствую, и держа горящие светильники, Тебя встречаю я.

У св. Мефодия остается обычная для христианского сознания двойственность ветхозаветного оправдания деторождения и половой жизни и новозаветной хвалы девства как состояния, превышающего всякую половую жизнь.

Рождающий сексуальный акт оправдывают тем, что он есть единственный путь рождения человеческой жизни и продолжения жизни человечества. Души как бы просятся в мировую жизнь. Но это оправдание часто бывает лицемерно и неискренно. Прежде всего, мистически и религиозно нельзя отвергать возможности иного рождения, рождения в духе, рождения от девы, для богочеловечества, принявшего в себя Христа. Этим возражением скрывается страх человеческого совершенства, страх разрешающего конца. Победа над рождающим сексуальным актом будет победой над смертью.

«Die Androgyne besteht in der Einheit des zeugenden und des formgebenden Prinzips oder Organs, oder in der Einigung der Geschlechtsfähigkeiten in einem Leibe. Dieser Begriff ist weder mit der Impotenz oder Geschlechtslosigkeit noch mit dem Hermaphroditismus als ihrem Gegenteil, nämlich dem Zusammensein beider geschleidener Fähigkeiten in einem Leibe zu vermengen» (Baader, t. II, с. 189). [«Андрогин есть единство формообразующих принципов или органов или же соединение общеродовых способностей в одном теле. Это понятие не связано ни с импотенцией или бесполостью, ни с гермафродитизмом как его противоположностью, т. е. с сосуществованием в одном теле обоих полов» (нем.).]

Это научно изобличает Фрейд. Но Фрейд как будто бы не сознает, что в сексуальном наслаждении (Lust) человек все же игралище родовой стихии.

См., напр., Моргана «Первобытное общество» или Энгельса «Происхождение частной собственности, семьи и государства». На этом же пути стоит Липперт и большая часть историков культуры и социологов.

«Глава семейства, – говорит еп. Феофан, – кто бы ни был ею, должен восприять на себя полную и всестороннюю заботу о всем доме, по всем частям, и иметь неусыпное попечение о нем, сознавая себя ответным лицом и пред людьми за его добро и худо; ибо в своем лице он представляет его все: за него получает стыд и одобрение, болит и веселится. Сия забота, по частям, должна быть обращена на благоразумное, прочное и полное хозяйство, чтобы все во всем могли иметь посильное довольство, жизнь неболезненную, безбедную. В этом житейская мудрость – честная, Богом благословенная... В сем отношении он распорядитель и правитель дел. На нем лежит, когда что начать, что кому сделать, с кем в какие вступить сделки и пр.» («Начертание христианского нравоучения», с. 488). Еп. Феофан не хуже экономических материалистов изобличает хозяйственную природу семьи. Для него «естественный союз по любви есть союз дикий, мрачный» (с. 490). В православном сознании Еп. Феофана никогда даже и не возникал вопрос о смысле эротической любви, о мистическом браке.

См. Ницше, т. VI, с. 334.

Если перевести это на терминологию Фрейда, то развратом нужно назвать всякий аутоэротизм.

У Вейнингера есть гениальные интуиции о женской психологии, но испорченные его дурной, слабой враждой к женственности.

Платон, Я. Бёме, Фр. Баадер, Вл. Соловьев – все связывали мистический смысл любви с андрогинизмом.

Слово «романтическое» я употребляю не в узком школьном смысле этого слова, а в более широком.

Очень интересна для нашей темы статья Зиммеля о Микеланджело. (См. «Логос», 1911, Книга первая.) Зиммель хочет показать, что Микеланджело преодолел дуализм языческой имманентности и христианской трансцендентности. «Душа и тело, долго разъединенные устремлением души в трансцендентное, здесь снова познают себя как единство» (с. 148). «Идея, мучеником которой был Микеланджело, принадлежит, по-видимому, к бесконечным проблемам человечества: найти освобождающее завершение жизни в самой жизни, воплотить абсолютное в форме конечного» (с. 164). Это ведь проблема не одного Микеланджело, это проблема всего искусства и всей человеческой культуры. Но и Микеланджело, как и всему Возрождению, не удалось «в земной воззрительной форме искусства замкнуть, завершить жизнь самое в себе» (с. 165). У Микеланджело трансцендентное не стало имманентно-совершенным. Сам Зиммель кончает статью словами: «Может, суждено человеку некогда найти царство, в котором конечность и несовершенность разрешается в абсолютное и совершенное без необходимости полного перемещения себя в иное царство потусторонних реальностей, царство догматических откровений... Последняя решающая трагедия как жизни Микеланджело, так и его образов, раскрывается в том, что человечество еще не обрело третьего царства» (с. 165). Это третье царство и есть творчество в Духе.