Михаил Петров - Пираты Эгейского моря и личность.

Как же могу на плоту переплыть я широкую бездну Страшного, бурного моря, когда и корабль быстроходный Редко по ней пробегает с Зевесовым ветром попутным? (Одиссея, V, 174-176).

Не менее полно представлена в поэмах и структура тех отношений, которые преобразуют бессилие одиночек в огромную силу координированного действия. Основной элемент этой структуры - железная дисциплина: решительный и бескомпромиссный примат слова над делом, то есть активное присвоение всей совокупности воль одним человеком - «повелителем», причем здесь перед нами не регулятор, а именно «многоумный повелитель» (аротгоХицмт). Гомер особенно часто останавливается на проблемах дисциплины и единовластия, повсюду показывая пагубный характер любых отклонений от слова. Своеволие, особенно непресеченное в самом начале своеволие, показывается им как процесс накопления ошибки, который завершается, как правило, самыми неприятными последствиями. Здесь он не щадит чинов и званий: своеволие Агамемнона, безрассудно отобравшего у Геракла невольницу, едва не перерастает в военную катастрофу. Даже Зевса, которому порядочно уже надоела троянская история и которому хотелось бы все завершить сравнительно бескровным миром (Илиада, IV, 10-18), Гера немедленно приводит к порядку, требуя выполнения слова. Ошибка Одиссея, который не пресек вовремя своеволие Еврилоха (Одиссея, X, 429-442) ведет к гибели всех спутников Одиссея.

Но дисциплина, примат слова над делом, когда вся совокупность воль отчуждена в голову повелителя, авсе многообразие индивидуальных действий связано повелителем в коллективное единодействие как отчужденное и распределенное по гребцам-воинам практическое отношение повелителя к миру, дает лишь половину картины - достаточно дифференцированный и четкий в различениях школьный инвентарь творчества. Вторая половина, дополняющая картину до целого, есть искусство использования этой подчиненной слову силы для решения ситуаций.

Будь ситуации однообразными, мы могли бы здесь говорить о процессе регулирования в условиях больших помех, то есть видеть в этом процессе хотя и весьма сложный, но в принципе обычный кибернетический контур с отрицательной обратной связью, в котором мы опять оказались бы в ловушке китайско-медицинского подхода к миру, когда «болезни» различимы, а сущность, остающееся в различениях неизменно удерживается на слепом пятне регулятора, в «черном ящике». Но ситуации пиратского ремесла - это не задачник, в котором все задачи уже решены и всегда можно заглянуть в ответ, найти решение в опыте. Да и цели здесь - продукт нестойкий: Менелай предполагает вернуться домой, а погода располагает его у берегов Египта; Одиссей видит огни на берегу родины, а выходит на берег в Эолии, где ждет его безрадостный прием:

Прочь, недостойный! Немедля мой остров покинь; неприлично Нам под защиту свою принимать человека, который Так очевидно бессмертным, блаженны богам ненавистен.

(Одиссея, X, 7274).

Даже сами боги не всегда могут справиться с долговременным прогнозированием событий. Цирцея, например, инструктируя Одиссея, сама оказывается в затруднении:

После, когда вы минуете остров сирен смертоносный,

Две вам дороги представятся; дать же совет здесь, какую

Выбрать из двух безопаснее, мне невозможно, своим ты

Должен рассудком решить. (Одиссея, XII, 55-58).

Бесполезность долговременных прогнозов в пиратском деле и крайняя необходимость прогнозов оперативных и кратковременных (целеполагания-решения), постоянно вводит «повелителя» в типичный творческий хаос, где все имеющие отношение к делу элементы связаны в два автономных порядка, в две сталкивающиеся не на жизнь, а на смерть ситуации. Эти элементы нужно сначала в теории, а затем и на практике «развязать» и связать в новую ситуацию, то есть синтезировать новый порядок - то «высшее благо» Канта, в котором совпадают естественное и нравственное, законы природы и стремления человека. Здесь первая и реально существующая творческая кухня того типа, которая будет поднята Платоном в фигуре создателя на философские вершины: «Взял все видимое, которое не в покойном состоянии находилось, а в движении - притом в движении нестройном, беспорядочном, и привел все в порядок из беспорядка, находя, что первый во всех отношениях лучше последнего» (Тимей, 30 А). А чуть позже с палубой пиратского корабля произойдет то же, что произошло при сооружении Олимпа с доолимпийской именной матрицей. Живой бог античности, пират пропишется на опустевшем Олимпе как единый, всемогущий и всеведущий творец «по слову», по отношению к которому все, от монарха до последней прачки станут «рабами божьими» - организованной пиратом-богом в акте творчества и отчужденной для исполнения рабами его воли системой практических отношений к миру: «христианским миропорядком».