Эрнст Юнгер - Через линию

Этого, пожалуй, достаточно, чтобы показать, что на самом деле нигилизм может гармонично сосуществовать с дисциплинированным миром, и что для проявления своей активности в полном масштабе он даже не может без него обойтись. Хаос появится только тогда, когда нигилизм в одной из своих констелляций потерпит провал. Показательно, что даже во время катастрофы элементы порядка сохраняются до последнего момента. Это доказывает, что порядок для нигилизма не только приемлем, но и относится к стилю нигилизма. [6] Сравнивая высказывание о порядке с цитатой из «Рабочего» («к нигилизму относятся миры порядка»), Хайдеггер спрашивает: «почему?» (S. 287).

Таким образом, хаос — это не более чем следствие нигилизма и при том не самое худшее. Важно то, как много настоящей анархии и тем самым неупорядоченной плодотворности скрыто в хаосе. Анархию следует искать в индивиде и в обществе, а не в обломках развалившегося государства. Сентенции в «Заратустре», направленные против «Драконова государства», и особенно идея о Вечном Возвращении — отчетливо указывают на то, что у Ницше нигилизм не проник в глубину. Анархист зачастую имеет отношение к избытку и к добру, а лучшие его представители подобны скорее Первому, чем Последнему человеку; если анархист придет к господству, нигилист будет считать его противником. В гражданской войне в Испании была анархистская группа, которую одинаково преследовали и красные и белые.

Отличие нигилизма от хаоса и анархии такое же, как отличие от беспорядка в необитаемом или в оживленном. Моделью могли бы послужить и пустыня, и первобытный лес. В таком смысле хаос нигилисту не нужен; это не то, без чего он не может обойтись. Еще меньше ему нравится анархия. Она бы нарушила строгий ход процесса, в котором он движется. То же самое относится к упоению. Даже в тех местах, где нигилизм обнаруживает свои самые жуткие черты, как, например, в местах физического уничтожения огромных масс людей, во всем господствуют рассудительность, гигиена и строгий порядок.

Недоверчиво следует относится также к мнению, будто нигилизм — это болезнь. Присмотревшись, можно заметить, что с ним, скорее, связано физическое здоровье — особенно там, где он активно развиваются. При пассивном же нигилизме — все иначе. На этом основана двойная игра возрастающей чувствительности и набирающих мощь действий, игра, которая определяет наше время. Нельзя же действительно полагать, будто нигилизм держится на болезни, или даже декадансе, хотя, разумеется, оба часто встречаются.

Огромные волевые и трудовые усилия, которые проявляет активный нигилист, его пренебрежение к боли и к сочувствию, его закалка контрастными температурами, а также его уважение к телу и его витальным силам, которых чаще всего нигилисту не занимать, позволяют считать, что он наделен хорошим здоровьем. И на самом Деле можно констатировать, что активный нигилист набрал ту производительность, которую он отмеряет себе и другим. В этом он не похож; на якобинца, которого можно рассматривать как одного из его предтеч.

Своеобразие в том, что такие титаны и циклопы происходят из мира, в котором крайне возросла осмотрительность, и где стараются избегать даже сквозняка. В государствах всеобщего благополучия с их страхованием, больничными кассами, социальным обеспечением и наркозом возникают типы, кожа которых кажется задубевшей, а мышцы стальными. Это могут быть дополнительные в смысле учения о цвете фигуры: общая субтильность порождает свою противоположность. Если задаться вопросом об их школах, о формах, в которых они отливались, то они будут различными.

Во-первых, следует назвать школу гражданской войны — жизнь политических нигилистов и социал-революционеров, тюрьмы и каторги, Сибирь. Сюда же зеркально относятся подвергнутые экспроприации, униженные, обесчещенные, избежавшие волн террора, чисток, ликвидации. Мы видим здесь триумф одних, а там — других, или, как в Испании, затяжное взаимовыравнивание. Но общее для всех — полная безжалостность. Противник больше не считается человеком, он стоит вне закона.

Во-вторых — битвы Первой мировой войны. Они породили закаленных людей, а с ними новый характер действия и ряд фронтальных движений, против которых оказалась беспомощной традиционная политика. Можно предположить, что Вторая мировая война, особенно в России и Германии, также выявит нечто подобное. В опыте, в знании тех восточных лет, включая судьбу пленных, скрывается еще неисследованный капитал боли—настоящей валюты нашего времени.