Валентин Ирхин - Уставы небес, 16 глав о науке и вере

Второй важной задачей для нас было попытаться привлечь внимание читателей-"естественников" к вопросам, выходящим за рамки стандартного естественнонаучного или технического образования (наиболее радикально настроенные авторы полагают даже, что интерес к этим вопросам несовместим с успешной профессиональной деятельностью, с чем вряд ли согласились бы Бор, Гейзенберг, Эйнштейн или Паули). Отношения науки и религии чрезвычайно сложны и безусловно далеки от идиллических, но, при мало-мальском знакомстве с историей, их заведомо нельзя свести к тезису о "несовместимости" занятий наукой и веры в Бога, да еще со ссылкой на судьбу Джордано Бруно и Галилея. Если уж принять такую логику, то тогда можно найти не меньшие основания поставить вопрос о несовместимости с наукой материализма и атеизма, со ссылкой на судьбу Н.И. Вавилова, С.П. Шубина и многих других жертв режима, бывшего официально атеистическим и материалистическим.

Атеизм есть догмат, а не наука. Атеизм есть вид догматического богословия и является предметом исследования истории религии (А.Ф. Лосев, Диалектика мифа).

Пытаясь отстаивать противоположность науки и религии, нужно игнорировать совершенно недвусмысленные высказывания, скажем, Макса Планка:

История всех времен и народов весьма убедительно свидетельствует о том, что из непосредственной, незамутненной веры, которую религия внушает своим последователям, живущим деятельной жизнью, исходили самые сильные стимулы и значительные творческие достижения, причем в области социальной не меньше, чем в области искусства и науки (цит. по: А. Мень, Истоки религии).

По словам Ф. Бэкона,

Крупные ученые не так уж верят, что действительно есть предметы, к которым можно подходить количественно, и никак иначе. В это твердо верят ученые мелкие, особенно же твердо - неученые любители наук (К. Льюис, Человек отменяется).

Однако было бы неправильным отрицать особенности постижения Бога, характерные для современной ситуации, и называть бессмысленным весь пройденный нами путь.

Ульрих привык думать не столько безбожно, сколько освобожденно от Бога, что по научному значит предоставлять всякое возможное обращение к Богу чувствам, потому что оно ведь не способствует познанию, а может только завлечь в бездорожье. И в эту минуту он тоже нисколько не сомневался в том, что это - единственно правильное, ведь самые осязаемые достижения человеческого ума появлялись чуть ли не только с тех пор, как он стал избегать встречаться с Богом. Но мысль, одолевавшая его, говорила: "Что, если именно это небожественное есть не что иное, как современный путь к Богу?! У каждого времени был собственный, соответствовавший его сильнейшим умственным способностям путь к Нему; так не наша ли это судьба, судьба эпохи умного и предприимчивого опыта - отвергнуть все мечты, легенды и мудреные понятия лишь потому, что, вновь обратившись к Нему на вершине познания и открытия мира, мы вступим с Ним в отношения начинающегося опыта?!" (Р.Музиль, Человек без свойств)

Во всяком случае, вряд ли кто-то станет настаивать на некомпетентности А. Эйнштейна в вопросе о психологии научного творчества:

Я утверждаю, что космическое религиозное чувство является сильнейшей и благороднейшей из пружин научного исследования... В наш материалистический век серьезными учеными могут быть только глубоко религиозные люди.

Самое прекрасное и глубокое переживание, выпадающее на долю человека, это ощущение таинственности. Оно лежит в основе религии и всех наиболее глубоких тенденций в искусстве и науке. Тот, кто не испытал этого ощущения, кажется мне если не мертвецом, то во всяком случае слепым (Собр. научн. трудов, т.4, с.128, 129, 178).

Здесь поучительно также сравнение со словами представителя прямо противоположного (по отношению к науке) подхода:

Истина состоит в том, что современный дух у всех тех, кто в какой-нибудь степени им заражен, предполагает подлинную ненависть к тайне и ко всему, что ее напоминает, в любой области... Современное состояние сознания устроено так, что оно не может переносить никакой тайны... (Р. Генон, Царство количества и знамения времени, с. 89, 90)

Что касается слов С. Хокинга о том, что достижения естественных наук привели к "унижению для философии с ее великими традициями от Аристотеля до Канта" (Краткая история времени, с.147), мы попытались показать, что мысль человека не начинается с Аристотеля и не кончается Кантом. Еще более важно, что кроме философии (Афин) в традиции западной культуры существует Иерусалим (см., напр., книгу Л. Шестова "Афины и Иерусалим"). Более того, кругозор современной науки весьма ограничен, поскольку в ходе "исторического прогресса" она не только много приобрела, но и слишком многое забыла. В осознании этих потерь кроется и источник оптимизма.