Кант И. Критика чистого разума. С. 179–180.
См.: Аристотель. Метафизика. X, 2. 1054а 16.
См.: Там же. IV, 2. 1003b.
Там же. V, 8. 1017b 10 и далее.
Там же. VII, 8. 1033b 5.
Там же. VII, 8. 1033b 8-16
Там же. VII, 12. 1037а 27.
Там же. IX, 8. 1050а 21 и далее.
Там же. XII, 8. 1073а 23 и далее.
Это разделение бытия на три области показывает, что Аристотель, несмотря на свой скепсис по отношению к платоновским идеям, не отрицает трансцендентности бытия относительно чувственно воспринимаемой природы. Поэтому «первая философия» восходит не к физике, а ведет, вопрошая об общем для всего сущего arche, «по ту сторону физики».
Аристотель, Метафизика. XII, 2. 1069b 17 и далее.
Там же. XII, 3. 1069b 36 и далее.
Поскольку Аристотель утверждает о всегда-бытии движения, а тем самым и природы, то подчеркивает, что цель движения, а именно осуществление любой возможности, никогда не может быть достигнута.
Аристотель. Физика. VIII, 5. 256а 17 и далее.
Аристотель. Метафизика. XII, 7. 1072а 24.
Аристотель. О душе. III, 4. 429а 22.
В познании как восприятии душа получает вещи, хотя и без материи, но все же не по их eidos. Она постигает их по «облику», т. е. вследствие того, что они имеют определений образ, подобно тому как «воск оставляет на себе отпечаток пальца без железа и золота» (Аристотель. О душе. II, 12. 424а 19 и далее).
Аристотель. Метафизика. XII, 7. 1072b 14.
Правда, этот вопрос уже рассматривался Гераклитом, однако нельзя не обратить внимание на понимание им трудности этого дела: «Границ души тебе не отыскать, по какому бы пути ты ни пошел: так глубока ее мера» (Гераклит. Фрагменты. В 45).
Внутреннее может мыслиться только потому, что оно принимает телесную и очевидную форму, мысль же — поскольку она выражается языком, замысел — поскольку он превращается в дело. В рамках онтологического контекста этого вопроса мы можем сказать, что греки сущее мыслили как субстанцию, не принимая во внимание субъект, который лежит в основе мышления человека.
Нам известно, что греческое слово, обозначающее свободу, eleutheria, впервые было употреблено Пиндаром (прим. 520–440 гг. до н. э.), который сказал о Хироне, основателе города Этна, что тот основал его «на принципе свободы» (Scholia in Pythionicas. I, 58).
Правда, у греков это присутствует уже в понятии автаркии. Она предполагает самодостаточность и самостоятельность. Она причина и цель сама по себе, относится она, строго говоря, только к богу, ибо только он изъят из плена становления и существует сам по себе.
Аристотель. Метафизика. XII, 7 1072b 11.
Там же. XII, 7. 1072b 3.
Там же. VI, 1. 1026а 10–16 и XII, 7. 1073а 4.
Аристотель. Политика. VII, 4. 132Ьа 32.
Аристотель. Никомахова этика. VII, 14. 1153b 32.
Аристотель. Метафизика. XII, 9.1074Ь 15–26.
Там же. XII, 9.1074Ь 33 и далее.
Аристотель. Никомахова этика. X, 7. 1177а 15 и далее.
Там же. X, 7.1177b 26–34.
Аристотель понимает практику здесь в самом широком смысле. Теория является также и практикой в высшем смысле этого понятия, так как praxis, или иначе poiesis, не нацелена на нечто, что находится вне ее. Теория — это деятельность, для которой ничего нет за собственными рамками. Она имеет свою цель в самой себе. В латинском языке theoria переводится чаще всего словом contemplatio или speculatio. Преимущество теории по отношению к практике сохраняет свое значение вплоть до Нового времени. Хотя contemplatio и actio (деятельность) идентичны греческим theoria и praxis, в средневековом мышлении vita activa рассматривалась как предварительное условие для vita contemplativa. Первое понималось как нравственно-аскетическое стремление, которое должно подготовить vita contemplativa, выражающуюся как молитва и любовь к богу. Несмотря на то, что уже в средневековой борьбе между интеллектуалистами и волюнтаристами, представленной прежде всего борьбой между томизмом и августинианством, дискутировался вопрос о том, можно ли считать свободу воли высшей ступенью веры, это с самого начала было декларацией, которая вызвала переворот этого отношения. Здесь речь шла прежде всего о вопросе применимости и использования теории. Заняв принципиальную позицию относительно связи теории и практики, Кант писал: «В этом случае причина малой пригодности теории для практики заключалась не в самой теории, а в том, что здесь было недостаточно теории» (Кант И. О поговорке «Может быть, это и верно в теории, но не годится для практики» // Кант И. Соч.: В 6 т. Т. 4(2). С. 62). Среди основоположений греческой пары понятий Кант тоже различает теоретический и практический разум и признает первенство именно практического разума, т. е. практической веры (учению о постулатах), относительно теоретического разума, который следует ограничивать, делает он это, правда, по другим причинам, нежели Просвещение.
Читать дальше