Деррида Жак - О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только

в целом четыре эпизода неодинаковой длины, один из которых почтовая открытка с маркой, открытка как марка, чтобы оплатить открытку и сделать перенос возможным

по сравнению с нами это будет, сущий пустяк, микроскопическая, нескончаемо маленькая фраза на устах у всех, только чтобы обозначить масштаб, бесконечную диспропорцию — и мы уже будем в другом месте. Я даже берусь утверждать, что там нам будет лучше, чем где-либо.

и каждый раз я благословлял тебя у порога, целуя в лоб

итак, ты бы не вынесла не того, что моя душа так часто удалялась как часть тебя, но, напротив, того, что ты утверждаешь, того, что мы гипнотизируем друг друга в упор, стараясь занять место другого. Ты бы не перенесла преждевременное слабоумие нашего нарциссизма. Мы преодолели бы любые сопротивления короткого замыкания. Мы были мертвы и больше не могли умереть один для другого, для нас это было бы невыносимо. «Вот почему ваше разделение было организовано заранее, вы начали жить за счет наследства, предполагаемого ввиду фатального развода, вы жили за счет завещания, капитала и процентов, причитающихся в будущем после наступившей смерти». Так же, как можно приехать еще до того, как дойдет письмо, пережить своих законных наследников, своих собственных детей, свое потомство, для которого живешь и которое, если ты следишь за моей мыслью, не существует.

5 августа 1979 года. Я спрашиваю себя, что именно я преступаю, предаваясь этому странному занятию. Кого ради, какую клятву я нарушаю, кого я должен соблазнить, если это уже будешь не ты. Вопрос абсурден, все вопросы таковы.

Тррррр, стрекочет машинка, на которой я печатаю последние критические замечания о наших письмах любви, чтобы заранее отвлечь от них всю критику, как они говорят, генетическую. Не останется ни одного черновика, чтобы распутать следы. Тррррр, я отбираю, обсуждаю, спекулирую, перемещаю, плету интриги, контролирую, отбираю — и, как я делал это часто при отъезде, я оставляю записку в ящике,

Разве я жульничаю с такой вот огнерезкой, скажи, ты ведь знаешь.

То, что Платон не мог простить себе, Сократ ему простил. Авансом, поскольку он его тоже любил, а тот, другой позволил ему это написать и оставить на нашу голову его диалоги.

и ты хорошо знаешь, лучше чем кто-либо, что первая открытка, самая первая самая-самая первая, — это открытка с изображением греческого философа.

Когда я тебя предостерегаю от напастей, я всегда думаю о других, не о тебе и обо мне (ничего с нами не случится), но о других в нас.

«Но ведь нельзя это все считать одной и той же историей» — еще как можно.

Кто еще? Попробуй угадать, это — ты. Ты единственная, совсем одна.

Чтобы успокоить себя, они говорят: разложение на составляющие не разрушает. Это говоришь ты, моя, моя безмерная и бессмертная, это еще хуже, оно посягает на нерушимое. У нее марка моей смерти, единственной, которую ты подпишешь.

6 августа 1979 года.

и вскоре мне нужно будет уехать, два месяца без тебя.

В истории, это моя гипотеза, эпистолярные вымыслы множатся тогда, когда наступает новый кризис назначения

и в 1923 году, выговаривая ей за то, что она лишает себя жизни, уделяя чересчур много времени анализу, отправляя ей деньги, давая ей советы по поводу девальвации марки, прося ее ничего не разглашать во избежание пересудов: «К сожалению, маленький Эрнст не может ни для кого из нас по-настоящему заменить Гейнеле». Они вызывают у меня жалость, эти двое малышей, что один, что другой.

Это, без сомнения, будет последний фотоматон.

(прилагается)

6 августа 1979 года.

убожество рекламы в целом.

я повторяю тебе это, было опасно хранить эти письма, но, тем не менее, я даже малодушно мечтал о том, чтобы у нас их подло украли: теперь их необходимо уничтожить, пошел обратный отсчет, еще почти месяц, и ты приедешь.

Кто платит за жилье? — спрашивал отец, восстанавливая свой авторитет. И за кабинет аналитика? (Вопрос из Носителя).

Я взял корреспонденцию в Жювизи: афиша на набережной ссылалась на «телеафишу». Ты видишь, что это правда и я не придумываю ничего — пункты назначения и расписания, составленные на расстоянии. Только не надо распространять (или способствовать распространению) над их головами в непрерывном хождении по кругу некого свода законов, некого моего второго «я», карманного формата, пропускаемого через спутник.

Я только что положил трубку, я все еще распростерт на земле, на мне нет одежды: никакого интереса, это самоубийство, как если бы ты им сначала показала фильм.