Назип Хамитов - Философия одиночества

Здесь можно вспомнить близкий (и одновременно противоположный) феномен подражания литературному герою и киноактеру, (а также — достаточно редко на сегодняшний день — герою историческому). Такое подражание всегда означает ту или иную степень влюбленности в лицо своего пола , эта влюбленность во многом формирует влюбленность разнополую, вплоть до того, что задает ей сценарий развития и время жизни.

Однако идеализация общеизвестного лица иного пола значительно сильнее формирует чувство влюбленности: она определяет переживание влюбленности, не игру и кажимость, а бытие и жизнь.

В XIX веке эротически идеализируется именно герой (героиня) как некий духовный принцип, пребывающий за пределами обыденности. Мир кино подталкивает нас идеализировать актера (актрису) — не личность-бытие, а личность-игру , пребывающую в потоке обыденного .

Проходя, влюбленность обостряет одиночество юноши и девушки. Двигаясь от одной влюбленности к другой, юноша и девушка углубляют свое одиночество. Смена влюбленностей и одиночеств в юности развивает абстрактный и общепринятый идеал (Мерилин Монро, Жана Поля Бельмондо) в нечто более живое и индивидуальное. Часто такое оживление оборачивается снижением идеала, «большей реалистичностью». Однако оно может стать и возвышением идеала. Впоследствии это приводит юношу и девушку либо к стремлению остановиться на случайном избраннике, либо ожидать избранника действительного.

Последнее развивает волю к одиночеству .

Любовь отличается от влюбленности уникальностью. Влюбленность — подражательное чувство, разыгранное по древней формуле: «Не хуже других». Каждый, кто влюблялся, знает это, каждый, кто любил, чувствует, насколько чужда подражательности любовь. Любовь не похожа ни на что другое. Мы любим лишь неповторимую личность, не испытывая желания сравнить ее с каким бы то ни было идеалом, эта личность сама является Идеалом.

В какой-то момент мы устаем от влюбленностей, мы желаем любви. Чувство одиночества, приходящее после завершения влюбленности, все больше тяготит нас. Это означает переход от юности к молодости.

Мы стремимся найти в любви все то, чего мы были лишены в предшествующей ей жизни. И прежде всего нам хочется Абсолютного Преодоления одиночества. Любовь представляется нам единственным чувством, способным победить его. Мы уже видим миллионы брызг, на которые разбивается одиночество, радугу, рожденную солнечным светом в этих брызгах, и мы бросаемся в воды любви, ни о чем не задумываясь и никому не подражая — в этом возвышающем падении мы становимся самими собой. Любовь дарит нам удивительное чувство обретения себя. Мы не хотим казаться, мы хотим быть. Любовь освобождает нас от множества комплексов, в руинах обыденности проступает истинное Я, и пораженные мы не узнаем себя. Любовь возвращает нас к себе; то же чувство могли бы испытать Адам и Ева, возвращенные в Рай.

Творчество, порожденное любовью, всегда выходит за пределы субъективной значимости. Оно слишком экзистенциально напряжено и свободно, чтобы остаться в пространстве экзистенции любящей пары. Творчество влюбленного принадлежит лишь ему, творчество любящего принадлежит любимой и всему миру. Любовь соединяет нас со всем миром и делает значимыми для всего мира.

Любовь обычно отделяют от влюбленности ее продолжительностью — до конца жизни. Но это не совсем так. В чувстве любви нам открывается Вечность. Не просто жизнь до старости и желание состариться с любимым или любимой распахивается перед нами, а жажда вечной молодости и жизни после смерти.

Уже одно чувство любви показывает нам, что бессмертие души есть не красивый символ, придуманный боящимися смерти , а реальность, пережитая любящими.

Любовь возвращает нам отчужденных в детстве и отрочестве мать с отцом, возвращает в новом омоложенном виде: в поре той молодости, в которой мы никогда не видели мать и отца. Мы сотворяем их новые образы, и Вечность говорит в них. Наши родители становятся иногда ближе, иногда просто понятней. И почти всегда мы постигаем тайну нашего рождения — насколько она причастна к тайне любви.