Эвальд Ильенков - Вопрос о тождестве мышления и бытия в домарксистской философии

Если я превращаю «мое» представление о вещи, т. е. словесно или зрительно зафиксированный образ вещи, в реальное дело, в действие с этой вещью вне меня, а через это дело — в форму внешней вещи, т. е. в предметно зафиксированный результат действия, то я в итоге имею перед собой (вне себя) две «вещи», вполне сопоставимые между собой в реальном пространстве.

Но из этих двух вещей одна — просто вещь, а другая — вещь, созданная по плану представления, или овеществленное (через действие) представление . Сравнивая эти две вещи, я их сравниваю между собой как два «внешних» предмета — представление и вещь , — чем и проверяю верность (правильность) представления.

То же самое и с истинностью понятия (теории). Если я, опираясь на понятие, создаю вне себя вещь, ему [50] соответствующую, то это и значит, что мое понятие истинно , т. е. соответствует существу вещи, совпадает, согласуется с ним. Об этом говорит и хрестоматийный пример Ф. Энгельса с ализарином. Когда человек, опираясь на теоретическое понимание состава природного ализарина, изготовил искусственно тот же самый ализарин, то он доказал, что «понятие» тождественно вещи природы, так как это опредмеченное понятие (искусственно изготовленный ализарин) полностью тождественно предмету (естественно-природному ализарину).

И это сопоставление искусственно созданной (по мысленному плану) вещи с вещью естественно-природной совершается в реальном пространстве , а вовсе не в «трансцендентальном» пространстве восприятия, воображения.

На этой основе возникает и развивается и способность сравнивать представление (понятие) с вещью (с предметом) и в плане представления, в воображаемом (в мыслимом, «логическом») пространстве.

Когда я сравниваю мое представление о вещи с другим представлением, практически проверенным и удостоверенным в качестве «правильного» и «истинного» образа реального предмета , я тем самым — но уже опосредованно через этот правильный образ — сравниваю мое представление с самой вещью, а вовсе не только с очередным «субъективным представлением», как утверждает субъективный идеалист и агностик.

Марксизм учитывает и тот факт, что в условиях разделения труда и «отчуждения» мышления превращение бытия в мысль и мысли в бытие совершается через сложнейшую призму опосредовании, имеющую чисто социальную природу. Но это уже особая тема.

Отождествление (т. е. тождество как акт, как действие, как процесс, а не как мертвое состояние) мысли и действительности, совершающееся в практике и через практику, и есть суть, существо марксистско-ленинской теории отражения.

Эта теория отнюдь не утверждает, как это стараются изобразить метафизически мыслящие неокантианцы и неопозитивисты, что «мышление» и «бытие» суть «одно и то же», неразличимое слепое «тождество».

Такой нелепости никогда не утверждал не только К. Маркс, не только Фейербах и Спиноза, но даже и абсолютный идеалист Гегель.

Ибо даже у Гегеля тождество мышления и бытия — это тождество противоположностей , так как мышление и бытие (понятие и его предмет) — типичнейшие диалектические противоположности. У Гегеля (у Маркса тем более) это тождество не только не упраздняет реального, непосредственно очевидного различия между ними, но и предполагает это различие как свою собственную противоположность, без и вне единства [51] с которой оно превратилось бы в чистейшую глупость, метафизическую болтовню, фразу.

Практика как акт «отождествления предмета с понятием и понятия с предметом» и выступает поэтому критерием истинности, действительности мышления, объективности понятия .

Вот против этого-то в действительности и направляются выпады агностиков против «гегельянского тождества мысли и действительности», против «гегельянской мистики», не преодоленной якобы марксистско-ленинской философией. И тот, кто этого еще не понял, тот ровно ничего не понял ни в марксистско-ленинской теории отражения, ни в марксистско-ленинском отношении к гегелевской диалектике, ни в самой этой гегелевской диалектике, тот просто не умеет отличить в гегелевской диалектике «мистику» от «рационального зерна» и принимает рациональное зерно за «мистику», а мистику — за «рациональное зерно».

В таком случае не только «тождество мышления и бытия», но и вообще всякое тождество противоположностей (диалектика) начинает казаться «гегельянской мистикой». И та же самая практика доказывает также и тождество логики с диалектикой , т. е. тождество форм и закономерностей нашего мышления с формами и закономерностями развития природы и общества Логические закономерности суть не что иное, как осознанные и превращенные в активные формы и принципы нашей субъективной деятельности универсальные формы и закономерности развития объективной реальности.