Александр Кожев - Введение в чтение Гегеля

Итак, не что иное, как труд «образует» /«forme-ou- eduque»/ из животного человека. Человек «образованный», сбывшийся и удовлетворенный тем, что он сбылся, — это, стало быть, неизбежно не Господин, но Раб, или, по меньшей мере, тот, кто побывал в Рабстве. Но не бывает Раба без Господина. Значит, Господин выступает катализатором исторического, антропогенного процесса. Сам он не принимает в нем деятельного участия, но без него, без того, чтобы он при сем присутствовал, процесс был бы невозможен. Ибо история человека — это история его труда, а труд будет историческим, общественным, человеческим только при том условии, что трудящийся трудится вопреки инстинкту или «непосредственной выгоде», что ему приходится трудиться на другого, и труд его — подневольный, что трудится он под страхом смерти. Такой и только такой труд освобождает, т. е. очеловечивает человека (Раба). С одной стороны, этим трудом создается реальный и объективный, но неприродный Мир, Мир культурный, исторический, человеческий. И только в таком Мире человек живет жизнью, которая по сути своей отличается от жизни животного (и «первобытного» человека) в лоне Природы. С другой стороны, труд избавляет Раба от страха, который привязывал его к наличной Природе и к его собственной врожденной природе животного. Труд под страхом смерти, труд на Господина освобождает Раба от страха, который делал его Рабом.]

Формирование [вещи трудом] имеет, однако, не только то положительное значение, что служащее сознание этим становится для себя сущим /епШё-existant-comme-un- itre-donne/ как чистое для-себя-бытие [т. е. труд это не только деятельность, в процессе которой человек создает искусственный /technique/, по существу человеческий Мир, столь же реальный, как и Мир природы, в котором живет животное], но оно имеет и негативное значение по отношению к своему первому моменту, страху [4] . Ибо в процессе образования вещи собственная негативность, его для-себя-бытие, только благодаря тому становится для него предметом [или вещью в мире], что оно снимает [диалектически] противоположную сущую /existant-comme-un-etre-donnd/ [природную] форму. Но это предметное негативное есть как раз та чужая сущность, перед которой оно трепетало. Теперь, однако, оно [в труде и трудом] разрушает это чужое негативное, утверждает себя как таковое в стихии постоянства и становится благодаря этому для себя самого некоторым для-себя-сущим. В господине для-себя-бытие есть для него некоторое другое, или оно есть только для него [5] ; в страхе для-себя-бытие [уже] присуще самому служащему сознанию', в процессе образования [посредством труда] для-себя-бытие становится для него его собственным, и оно приходит к сознанию, что оно само есть в себе и для себя. Оттого, что форма [идея-замысел в сознании] выносится вовне [из Сознания и помещается — посредством труда — в объективную реальность Мира], она не становится для него [трудящегося Сознания] чем-то другим, нежели оно само, ибо именно форма есть его чистое для-себя-бытие, которое становится тут для него истиной [или раскрытой, осознанной объективной реальностью. Человек, который трудится, узнает в Мире, преобразованном его трудом, собственное произведение: он узнает в нем себя, свою собственную человеческую действительность, он открывает в нем себе и другим действительность своей человечности и объективность своего о себе представления, на первых порах абстрактного и чисто субъективного]. Таким образом, в силу этого обретения себя вновь благодаря себе самому оно [трудящееся Сознание] становится собственным смыслом именно в труде, в котором, казалось, заключался только чужой смысл. —

[Человек приходит к истинной самостоятельности и подлинной свободе лишь через Рабство, лишь преодолев страх смерти, потрудившись на другого — того, в ком был воплощен для него этот страх. Освобождающий труд, стало быть, на первых порах неминуемо должен быть подневольным трудом Раба, который служит всемогущему Господину, держателю реальной власти.]

Для этой рефлексии [Сознания в себе] необходимы оба момента [а именно, во-первых] — страх и [во-вторых] служба вообще, точно так же, как и процесс образования /1а formation-6du- catrice/ [6] [посредством труда], и в то же время оба момента необходимы (одинаково) общо. [С одной стороны,] без дисциплины службы и повиновения страх не идет дальше формального и не простирается на сознательную действительность наличного бьггия /l'existence/. [Мало испугаться и даже понять, что боишься смерти, — нужно жить этим страхом. Так вот, жить так — значит служить кому-то, кого боишься, тому, кто внушает и воплощает в себе страх, т. е. служить Господину, то ли реальному, т. е. человеку, то ли «сублимированному» — Богу. А служить Господину — значит исполнять установленные им законы. Одному только страху без служения никогда не переделать жизни, без служения она так и замрет в своем начальном состоянии — состоянии страха. Только служа другому, только размыкаясь вовне, сплачиваясь с другими, можно освободиться от порабощающего страха смерти. С другой стороны,] без процесса образования [в труде и трудом] страх остается внутренним и немым, а сознание не открывается себе самому. [Без труда, преобразующего действительный Мир, человек не в состоянии действительно преобразовать себя. Если он в чем-то и меняется, то перемена эта остается «внутренней», чисто субъективной, заметной только ему, «немой», коль скоро она скрыта от остальных. Эта внутренняя перемена порождает несогласие с Миром, который остался прежним, и с другими — теми, кого этот Мир устраивает. Значит, такая перемена сделает человека либо безумцем, либо преступником, и действительность — природная и общественная — рано или поздно его уничтожит. Только трудом, который в конечном счете приводит действительность к согласию с субъективным представлением, поначалу из нее выпадавшим, укрощается стихия безумия и преступности, та самая, что увлекает человека, когда тот, гонимый страхом, пытается превзойти наличный Мир, в котором ему страшно и которым он поэтому вряд ли может быть доволен.] Если сознание формирует [вещь трудом], не испытав первого абсолютного страха, то оно — только тщеславный собственный смысл; ибо его форма или негативность не есть негативность в себе , и его формирование не может поэтому сообщить ему сознание себя как сущности. Если оно испытало не абсолютный страх, а только некоторый испуг, то негативная сущность осталась для него чем-то внешним, его [собственная] субстанция не прониклась ею насквозь. Так как не вся полнота его естественного сознания была поколеблена, то оно в себе принадлежит еще определенному бытию; собственный смысл ( das eigene Sinn ) есть своенравие (Eigensinn ), свобода, которая остается еще внутри рабства. Сколь мало для такого сознания чистая форма [приданная трудом налично-данному] может стать сущностью, столь же мало она, с точки зрения распространения на единичное, есть [некий] общий процесс образования, абсолютное понятие; она есть некоторая сноровка, которая овладевает (machtig ist) лишь кое-чем, но не общей властью ( Macht ) и не всей предметной сущностью.