Сергей Трубецкой - Учение о Логосе в его истории

Уже Милль допускает бессознательное лишь в смысле бессознательных мозговых процессов. lian. который нисколько не считает себя материалистом, и Гпй)6й'сф Спенсер проводят этот в. и,1яд во всех подробностях. Это явное банкротство психологии эмпиризма. Не говоря уже о том, что материализм ее до крайности некритичен и противоре-

==511

чит ее основным посылкам, подобная психология, отрицая бессознательные или, точнее, внесознательныо, душевные процессы, совершенно отказывается от своей задачи — «психологического» объяснения душевных явлении. Мало того, она совершенно искажает их природу.

В наши дни едва ли представляется нужным настаивать на значении «бессознательного» в душевной жизни человека: скорее приходится предостерегать против злоупотребления этим смутным термином. Как бы то ни было, если мы, отрешившись от всяких предвзятых мнений, взглянем беспристрастно на свою собственную душевную жизнь, то, несомненно, убедимся, что сознательное в ней бесконечно перевешивается бессознательным, — точнее, что вне сферы нашего индивидуального сознания на каждом шагу совершается великое множество душевных процессов, обусловливающих собою наше эмпирическое сознание, — процессов, несомненно, разумного и психического характера: таковы восприятие, воспоминание, сравнение, обобщение, которые все, большею частью, совершаются нами непосредственно, даже там, где они весьма сложны. Каждое впечатление вызывает бессознательное суждение, каждое внешнее восприятие есть ряд интуитивных умозаключений. Всякое убеждение наше в какойлибо реальности, всякое понятие о чем либо универсальном посредствуется, как мы увидим, именно этой досознательной психической деятельностью, имеет свой корень в этом органическом сознании, в этом наследственном базисе всех индивидуальных сознаний. В ном утверждаются наши сильнейшие верования, инстинкты, в нем сеются, из него растут все те идеи, которые имеют в себе корень, имеют позитивное значение для человека. В области фантазии и чувства — воли и творчества — значение этой субстанциальной основы психической жизни еще глубже и важнее.

Поэтому психология, которая без околичностей отрицает психический характер бессознательных или внесознательных процессов, столь явно обусловливающих личное сознание, не может устоять на собственных ногах и вынуждена объяснять душевные явления чисто материалистически или же вовсе отказаться от всякого объяснения, превращаясь из психологии в какое то поверхностное душеописание. Если досознательные деятельности превращаются исключительно и материальные изменения мозгового вещества, то сознание, собственно, перестает быть не только логическою, но даже и психологическою функцией.

==512

О

Эмпирическое сознание далеко не является нам непрерывным рядом состояний; и хотя нельзя сказать, чтобы сознательные состояния индивидуальной души резко отделялись от внесознательных, — сами по себе, независимо от досознательных деятельностей, они были бы совершенно бессвязны не только логически, но и психологически. Не говоря уже о периодах обморока, полного сна, забытья, гипноза, временно прерывающих нить сознания, мы, за вычетом всех тайных органических связей между различными душевными состояниями, всех инстинктивных внушений, всех досознательных деятельностей, выслеживаемых нами в своем духе, разрешим его в простую коллекцию отрывков, во внешнее сцепление событий. Отсюда возникает грубое противоречие, на которое указал сам Д. С. Милль: если сознание есть только ряд состояний, сцепившихся внешним образом между собою, то каким образом может оно сознавать себя в этом качестве? Или оно есть нечто больше, чем такой ряд, имеет в себе трансцендентальное начало, и поскольку оно более чем индивидуально. Или же оно должно утратить самосознание и всякую душевную индивидуальность.

Таковы многочисленные противоречия философской логики и психологии эмпиризма, вытекающие из его основного предположения — отвлеченной индивидуальности сознания.

Противоречия эти столь существенны и очевидны, что казалось бы странным, если бы английские мыслители, столь тонкие и осмотрительные, не подозревали их существования. Наиболее замечательные из них, с Юмом во главе, не только сознавали их, но сводили главнейшую задачу своей философии к их раскрытию и обличению, обосновывая ими свой скептицизм. Они стремились доказать таким путем, что разум совсем не способен к логическому познанию истины, что всякая логическая достоверность сводится к психологической уверенности, что все безусловное, общее существует лишь номинально, и т. д. Всякое убеждение сводится в сущности к иррациональной, субъективной привычке; все нравственные и теоретические принципы, от которых мы отправляемся, коренятся в ней одной. Привычка и обычай (custom and habit) закладываются в основании всей мысли и жизни человека. Философское содержание такого скептицизма состоит в сознании условной, неразумной природы всех этих привычек, всех этих умственных и нравственных навыков человека и вместе — в признании их необходимости, их практиче-