Сергей Трубецкой - Учение о Логосе в его истории

Оно сложилось не сразу и не сразу отделилось от представления о земном царстве Израиля, сохранив до конца свой национальный элемент, от которого оно отрешилось лишь в христианстве. Правда, религия Израиля и его национальность установились задолго до его государственности. Это и помогло ему пережить свое царство.

Ранее «царства Божия» был «народ Божий». Когда не было других царей, Ягве был одним царем и вождем над Израилем, а Израиль – народом Ягве. В этом едином Боге – залог народного единства, крепости и силы, источник его внутренней дисциплины и его необычайного национально–религиозного одушевления, которое доставляло ему победы. Ягве «вывел Израиля из Египта», сплотив его в один народ; Ягве «водил и кормил его в пустыне», рассеял перед ним аморитян и ввел его в Ханаан. Он помогал ему против всех народов, ополчившихся на него в эпоху судей, Он был прежде всего «Господом воинств», дававшим победу своему народу. Израиль видел Его Дух в мужестве своих героев, во вдохновенном исступленье божьих людей, наводивших ужас на неприятеля, – исступлении, напоминающем иногда скандинавских берсергов. Он слышал Его в бранном клике и звуке трубном. Ягве был Богом брани, сильным ратоборцем, повергающим в море коня и всадника. И, выступая на священную брань, вождь обрекал в жертву Ягве города врагов, их царей, часть добычи или всю добычу. Таким образом, война была Божьим делом и богослужением; воины соблюдали ритуальную чистоту, воздерживались от

– 237 –

общения с женщинами в военное время [306] См. Числа, гл. 5, стих. 2–4. Второзаконие, гл. 23, ст. 10–15: «Ибо Господь Бог твой ходит среди стана твоего, чтобы избавлять тебя и чтобы низлагать врагов твоих пред тобою; пусть же будет стан твой свят, чтобы не увидел Он у тебя срамного дела () и не отступил от тебя». , воинский стан был освящен присутствием Господа, и всякая нечистота была из него удаляема. Богосознание Израиля пробуждалось и мужало на поле битвы.

Ягве «пробуждался» в минуту опасности – вместе с энтузиазмом своих героев и своего народа. Но не одних внешних врагов поборол Он: в мирное время Он творил суд и правду в лице судей и священников, освящая и скрепляя внутреннюю солидарность Израиля. Он был источником этой солидарности и постольку источником закона и права. Он был мужеством воинов и мудростью судей Израиля. Когда условия национальной жизни потребовали учреждения царской власти, когда власть эта стала необходимой, – Он «помазал» царя Израилю через Своего пророка и утвердил престол Давида: с тех пор мысль о грядущей славе Израиля связывалась с мыслью о доме Давида или о грядущем сыне Давида, которого прославит Господь и в котором Он прославится.

Подобный строй представляется какою‑то непосредственной теократией, поскольку всякие специально–теократические учреждения отсутствуют и являются излишними в этом единстве национального и религиозного. Царь есть Мессия, т. е. помазанник Божий; но не все цари верны своему помазанию, не все соответствуют тому религиозному идеалу, который в нем заключается. Самые совершенные из них, царь–пророк Давид и премудрый Соломон, ниже этого идеала. Но они признают его и по–своему, до известной степени, воплощают его в своем патриотическом благочестии и в своем благочестивом патриотизме. Давиду не было суждено построить храм в жилище Господу – «место, чтобы пребывать Ему вовеки». Но и храм Соломона не оказался вечным, точно так же как и второй храм, воздвигнутый впоследствии Зерубабелем, другим «сыном Давида», временно возбудившим пламенные надежды. Тем не менее Давид и Соломон навек запечатлели свой религиозный идеал помазанника Божия в душе Израиля и связали надежды Израиля с своим родом и с храмом, осененным славою Господа. После них дело меняется, и естественная гармония между

– 238 –

благочестием и патриотизмом разрушается вместе с первоначальными патриархальными нравами и отношениями при новых осложнившихся условиях народно–государственной жизни. Возрастающее социальное неравенство и политические раздоры, возникающие среди сынов Израиля, приобретших оседлость в земле Ханаанской, а также и влияние тех более культурных народностей, среди которых они селились, неизбежно вели к духовной розни. Местные святилища получают новое политическое значение, которое лишь отчасти парализуется центральной народной святыней; и вместе они ведут отчасти и к помутнению религиозного сознания, сообщая религии местный, языческий характер. С понятием Бога начинает связываться понятие Ваала, или, точнее, евреи среди других хананейских, сродных им народностей начинают понимать Ягве как своего местного Ваала, как бы своего божественного помещика; сообразно этому и культ Его получает языческую окраску в ряде местных святилищ (культ высот, священных камней, деревьев, тельцов и т. д.), а затем даже в самом храме Иерусалимском (см., напр., IV Ц. 23 и Иез. 8 и др.). Но по–видимому, эти новые формы культа были чужды Ягве, противны Его существу, «ненавистны» Ему. В лучшей части Израиля жило сознание о том, что Ягве есть нечто иное и большее, чем хананейский божок. Он дал Своему народу ту землю, куда Он привел странниками еще его праотцев; но самые праотцы эти не были сынами земли Ханаанской, и союз Ягве с народом не зависит от местных условий. Уже одно это обстоятельство имеет чрезвычайную важность для успеха последующей проповеди пророков с их духовным монотеизмом. А затем ряд великих потрясений и войн, падение Самарии, разрушение Иерусалима и храма подтвердили и оправдали эту проповедь, показав Израилю все ничтожество местных национальных культов и все различие его Бога от хананейского Ваала. Проповедь пророков и вдохновленные ею реформы подготовили Израиля к его испытанию, и деятельность их во время пленения подготовила последующий строй еврейского общества.