Александр Богданов - Приключения одной философской школы

Бельтов же, как мы видели, в книге. 1906 года говорит именно об «иероглифах, выражающих формы и отношения вещей самих в себе», т. е. признает за «вещами в себе» тот самый «вид» или свойства, который Плеханов в 1892 году признавал, а в 1905 отверг. С точки зрения Бельтова, напр., пространственным отношениям опыта «соответствуют некоторые формы или отношения вещей »; с точки зрения Плеханова, вещи «в самих себе» не могут иметь пространственного характера, ибо он уже означает известную «форму» или «вид».

Я остановился на этом вопросе не для того, чтобы показать, как, в сущности, мало столковались между собою главные писатели данной школы, несмотря на свою внешнюю солидарность. Это сравнительно не важно [3]. Но посмотрите — дело идет, ведь, об основном философском понятии данной школы: до какой степени оно невыясненно, неопределенно, смутно! Что может объяснять такое понятие? И особенно, как может оно объяснять опыт в его целом?

Поистине, печальна роль «материи» в Плехановско-Бельтовской философии. Берутся явления опыта, и как явления, исследуются; но к каждому из них делается примечание: а причина-де этого явления, как и всех других — материя, которая действует на наши чувства: свойства же ее самой по себе неизвестны, а то и вовсе их нет, кроме свойства производить данные явления. — И никакого вывода из этого примечания, никакой рабочей гипотезы ; ко всякому явлению оно одинаково относится, и одинаково ничего не прибавляет. Бесполезно и скучно!

Явления опыта, хорошо или плохо, мы познаем, и кое-что о них таки знаем. А для их «объяснения» нам предлагают такую «материю», которой «истинную природу» мы знать не можем, «формы» и «отношения» которой сами по себе нам недоступны. Что это такое?

Ответ можно найти у Н. Рах-ова, одного из самых младших учеников школы:

«Что характерно для метафизики? — То, что познанное она стремится объяснить непознаваемым , доступное — неиспытуемым и неиспытываемым ». («К философии марксизма», стр. 34).

Это совершенно верно, и это — приговор.

Свой запутанный и бесплодный взгляд на материю Плеханов, Бельтов и другие стремятся во что бы то ни стало приписать Марксу и Энгельсу. Нечего и говорить, что это — большая несправедливость по отношению к Марксу и Энгельсу, и что их произведениями этого доказать нельзя. Приводились обыкновенно в полемике две цитаты, сколько-нибудь подающие повод, — на первый взгляд, конечно, — к подобному смешению. Первое место — из «Л. Фейербаха» Энгельса (стр. 14–15 русс. пер.), где Энгельс, полемизируя с кантианцами и употребляя, поэтому, их термин «вещи в себе», доказывает, что «вещи в себе» мы познаем, делая их (в производстве и в точной науке) вещами для нас . Но тут совершенно ясно, что Энгельс говорит о «вещах» прямо, как данных нам в опыте, и никаких намеков на «неизвестную природу» их или на вне-опытный характер нет и следа. Другая цитата (из примечаний Маркса о Фейербахе) в русск. переводе Г. Плеханова гласит: «Практикой должен доказать человек истину своего мышления, т. е. доказать, что оно имеет действительную силу и не останавливается по сю сторону явлений » (курсив мой). Эта цитата всерьез принималась и обсуждалась некоторыми критиками Плеханова, потому что они не догадывались ее сверить с подлинником. По проверке же оказалось, что в подлиннике написано прямо противоположное: «In der Praxis muss der Mensch die Wahrheit d. h. die Wirklichkeit und Macht die Dies-seitigkeit seines Denkens beweisen » (стр. 60 «L. Fuerbach» Engels'а, изд. 1903 года). Слова, которые я отметил курсивом, значат: «доказать по-сю-сторонность своего мышления». Отрицание «не» переводчик — Плеханов прибавил от себя, и получилась цитата в пользу философа Плеханова.

Как смотрел на «вещи в себе», лежащие за пределами опыта, Фр. Энгельс, всего яснее показывает следующее место из его предисловия к английскому изданию популярной брошюры «Развитие научного социализма»:

«…Но тут является неокантианский агностик, и говорит: да, мы можем до известной степени правильно воспринять свойства вещи, но познать самое вещь путем чувственного или мысленного процесса мы не в состоянии. Эта вещь в себе находится по ту сторону нашего знания. На это давно уже ответил Гегель: если вы знаете все свойства какой-нибудь вещи, то вы знаете и самую вещь; тогда уже ничего не остается, кроме того факта, что означенная вещь существует вне нас; а как только ваши чувства сообщили вам об этом, вы познали и последний остаток этой вещи, знаменитую непознаваемую вещь в себе Канта. — Ныне же мы можем прибавить к этому лишь то, что во времена Канта наше знание природных вещей было настолько отрывочно, что оно давало повод к предположению за каждой из них особой, таинственной вещи в себе. Но с тех пор, благодаря колоссальному прогрессу науки, все эти вещи, одна за другою, были познаны, анализированы и, более того, — даже воспроизведены. И конечно, мы не можем назвать непознаваемым то, что мы в состоянии сами производить. Для химии в первой половине нашего столетия органические вещества представляли подобные таинственные вещи. Теперь же мы их познаем одну за другой и воспроизводим из химических элементов без помощи органического процесса…» («Neue Zeit» 1892-3, I Band, № 1, стр. 18–19).