Евгений Богат - Мир Леонардо. Книга 1

Но к чисто народной культуре, к культуре улицы, которая поет Данте, тираны отношения не имели. Они не унижали себя до этой улицы.

Надеюсь, историки культуры извинят мне писательскую вольность, если я выскажу мысль, что итальянский Ренессанс погиб, потому что истощилась народно-этическая почва, питавшая его.

Я об этом думаю часто перед картинами и фресками Боттичелли. Боттичелли — это Блок итальянского Ренессанса. По ощущению надвигающейся катастрофы. Может быть, бессознательно, но удивительно точно Боттичелли ощутил обреченность, хрупкость, беззащитность и неминуемую гибель красоты итальянского Ренессанса.

Самое замечательное в работах Боттичелли — чувство сострадания, которое ощутимо в его иллюстрациях к дантовской «Божественной комедии». Боттичелли сострадает тем, кто страдает в аду, и это чувство — не характерное для безразличного к добру и злу итальянского Ренессанса — не только обогатило живопись Боттичелли, но и вернуло ей новизну и современность во второй половине XIX века, когда полузабытый художник был воскрешен для нашего XX столетия.

Эта особенность живописи Боттичелли относится не к стилю в искусстве, а к жизни его души. Он был одним из немногих людей итальянского Ренессанса, томимых вопросами совести и морали.

Невольно подумаешь; вот мы говорим; «Это была типичная для итальянского Возрождения личность». Но ведь и Леонардо можно назвать типичной для этой эпохи личностью, и Боттичелли, и Макиавелли, и Савонаролу, и Цезаря Борджа… Кто же действительно типичен?

Или вот мы говорим: «Это типичная для второй половины XX века личность». Но стоит посмотреть вокруг, и мы увидим потрясающее разнообразие характеров, судеб, отношений, стилей поведения, мировосприятия. Разве не то же самое было и в эпоху Ренессанса? Разумеется, человек неотделим от века. Рассматривать его вне времени — дело пустое и бесплодное. Но не менее рискованно и отрешаться от уникальных особенностей, которыми наделены люди, являющиеся современниками. Более того, чтобы понять уникальность века, надо понять человеческие уникальности, из которых складывается разнообразный и неповторимый образ эпохи. Кювье, как известно, по одной кости восстанавливал облик исчезнувшего животного. Восстановить по одной, чудом сохранившейся биографии образ исчезнувшей эпохи — дело, может быть, увлекательное, но, увы, бесполезное. В лучшем случае мы восстановим не время, а лишь один из фрагментов его.

Боттичелли велик тем, что первым во второй половине XV столетия совершил шаг к сближению культуры и этики, шаг, который может быть оценен по достоинству лишь в наше время, когда нравственное сознание настолько возвысилось и усложнилось, что культуры вне этики мы не мыслим. И в этом отношении Боттичелли, пожалуй, в чем-то антагонист Леонардо. Я вовсе не хочу унизить нравственную ценность жизни и деятельности великого создателя «Тайной вечери». Капитальнейшая этическая ценность жизни Леонардо в его верности истине, в его кропотливых и титанических поисках ее, в том, что потом назовут интеллектуальной честностью. Он мог делать вид, что не замечает жестокостей Цезаря Борджа (хотя, разумеется, замечал все), он мог уклоняться от непосредственного участия в борьбе с этим демоном Ренессанса, понимая, что силы неравны, он мог бесстрастно зарисовывать лица и одежду людей, ведомых на казнь, но он ни в чем никогда не уклонялся от истины, исследуя, постигая мир, окружающий человека.

В его записных книжках почти ничего не написано о добре и зле, но нет ни одной строки, в которой были бы ложь, лукавство или фальшь.

Поиск любой истины — художественной, научно-технической, а не только нравственной — заключает в себе большую этическую ценность, потому что любая истина убийственна для лжи.

Поэтому «антагонист» Боттичелли — Леонардо в чем-то несказанно родствен ему не только как человек, как товарищ по мастерской Верроккьо, но и как художник. Не случайно Боттичелли — единственный из современных ему живописцев, имя которого упомянуто им в записных книжках.

Широко известна формула Якоба Буркхардта:

«Эпоха Возрождения — это открытие человека и мира».

Буркхардт высказал ее в середине XIX века. Сегодня, когда нам несравненно больше известно об истории европейской культуры, она кажется несколько наивной. Но тем не менее под обаянием формулы Буркхардта находились целые поколения ученых.

Я сейчас рассмотрю ее не как откровение, а как версию.