Мишель Фуко - Воля к истине - по ту сторону знания, власти и сексуальности

Парафраз реплики, которой Сартр отвечал вульгарным марксистам: "Поль Валери — мелкий буржуа, это так, но не всякий мелкий буржуа- Поль Валери" ( Eribon , р.45).

По этой-то, быть может, причине сам Фуко и не любил ни обычных "биографий", ни других актов "гражданского состояния": они "прикрепляют" к тому, что уже было, "отождествляют" с самим собой. Так, разрабатывая в беседе с Тромбадори тему "мои книги — это для меня своего рода опыты" и указывая на личное и сложное отношение, которое было у него к безумию и к психиатрической институции, к болезни и к смерти, к тюрьме и к сексуальности, — Фуко вдруг достаточно неожиданно обрывает себя: "…я не люблю ни психологии, ни биографии, а потому до деталей мне нет никакого дела" ( Dits et ecrits , t.IV, р.46).

С творчеством таких писателей, как Жорж Батай, Морис Бланшо, Рене Шар, Самюэл Беккет Фуко познакомился в начале 50-х годов; в начале 60-х к ним добавится Пьер Клоссовски . Значение этой встречи для Фуко трудно переоценить. До самого конца 60-х годов Фуко постоянно цитирует этих авторов, комментирует и анализирует их творчество; он буквально "пропитывается" их темами и особым взглядом на вещи: "в то время я мечтал быть Бланшо", — скажет он позже (цит. по: Eribon , р.79). Он пишет о Малларме и Флобере, Жюле Верне и Реймоне Русселе (последнему посвящена книга, вышедшая в 1963 году), о Роб-Грийе и других писателях "нового романа"; чрезвычайно важные для понимания идей самого Фуко работы написаны им о Батае ("Preface a la transgression", 1963) и о Бланшо ("La Pensee du dehors", 1966). Эпиграфы из Шара сопровождают многое из написанного Фуко: от "Введения" к работе Бинсвангера Le Reve et l'Existence 1953 года до двух его последних книг, вышедших в 1984 году в год его смерти. В "Предисловии" к Истории безумия (1961) есть даже такое "признание": "Что касается правила и метода, я придерживался только одного — того, что содержится в одном из текстов Шара и где может быть вычитано также определение истины, наиболее насущное и наиболее сдержанное: "Я снимал с вещей то обманчивое впечатление, которое они производят, чтобы уберечься от нас, и оставлял им ту часть, которую они нам уступают" ( Histoire de la folie , 1961, p.XI). Эти же авторы, наряду с ХайЗеггером , окажутся для Фуко "проводниками" к Ницше , о чем он впоследствии будет неоднократно говорить. С Ницше Фуко встречается в 1953 году, и это радикальным образом изменяет его судьбу как философа.

К нему же как к крупнейшему специалисту в этой области, Фуко обращается со своими психологическими проблемами. Однако Лагаш не хочет быть одновременно и преподавателем и психотерапевтом своего студента и дает ему адрес психоаналитика. Фуко начинает анализ, который продлится… три недели.

Любопытная деталь: Людвиг Бинсвангер был племянником Отто Бинсвангера, в иенской клинике которого лечился Ницше.

Цитаты приведены по: Ф.Ницше, Сочинения в двух томах , т. I, с.24.

Фуко пытается воспрепятствовать и переводу этой книги на английский язык, однако это ему не удается.

Текст "Введения" (его полное название — "Генезис и структура Антропологии Канта ") изобилует выпадами против современной философии, пытающейся обосновать своего рода "антропологию" — антропологию, понятное дело, в смысле Гуссерля, Сартра и Мерло-Понти, а не Леви-Стросса. На самой защите Фуко скажет, что эта работа есть попытка поставить некоторые общие вопросы о возможности философской антропологии. В не меньшей степени полемической книгой являются Слова и вещи ; некоторые исследователи считают даже, что это прежде всего "воинствующая" — по своему философскому содержанию — книга. Действительно, появившись на свет тогда, когда феноменология во Франции чувствовала себя еще очень уверенно, эта книга, во многом черпающая вдохновение в полемике с мыслью Гуссерля и, особенно, с той интерпретацией, которую последняя получила у Мерло-Понти, воспринималась нестолько как "проба нового метода, сколько как агрессия". И это — притом, что места, содержащие прямые нападки на Сартра, из окончательного текста были самим Фуко изъяты. "Разрыв"? Несомненно. "Введение" к кантовской Антропологии и, тем более, Слов и вещей знаменуют собой явный разрыв с традицией европейской философской мысли. Однако, если это и "разрыв", то в случае Фуко — прежде всего с самим собой. Ибо, как мы видели, влияние феноменологии на Фуко — и главным образом как раз в версии Мерло-Понти — было чрезвычайно сильным. Отголоски его мы находим даже и здесь. Одна из глав Слов и вещей называется "Проза мира". Фуко отказался от первоначального намерения назвать так книгу в целом именно для того, чтобы уйти от слишком явного указания на влияние Мерло-Понти мыслителя, которого он чрезвычайно ценил, в архиве которого работал и посмертно опубликованную в 1969 году книгу которого с тем же названием он, безусловно, хорошо знал еще до ее публикации.