Джон Барлоу - Киберномика - к теории информационной экономики

В результате возникает экономика скорее изобилия, нежели дефицита. Это экономика, ценность которой возрастает с каждым новым обменом. Это экономика, в которой делиться — более расчетливо и практично, чем затовариваться, в которой преимущество достается быстроте ума (причем физическому расположению или состоянию этого ума внимания уделяется все меньше), в которой вещи становятся артефактами идей, а не наоборот.

Если я прав в том, что и Жизнь, и информационная экономика существуют по одинаковым правилам, что еще может из этого следовать?

Я не устаю удивляться тому, насколько тяжело людям де-материализовывать свои мысли о торговле — подняться выше уровня обмена вещами — когда коммерция в пост-индустриальной экономике уже так часто основана бывает на совершенно неуловимых отношениях.

Предприятия по предоставлению услуг, такие как организации медицинского обеспечения, юридические фирмы, конторы биржевых брокеров, рок-н-ролльные группы, или ателье по дизайну интернет-страниц, продают отношения между кем-то с определенной точкой зрения, образованием или талантом, и другими кем-то, чье понимание, выгода или удовольствие увеличатся благодаря этим отношениям.

По-настоящему любопытно здесь то, что мы продолжаем измерять эти отношения так, словно они состоят из вещей, как правило — единиц времени. В большинстве случаев время имеет весьма отдаленное отношение к реальной ценности, обмен которой произошел, — чаще речь идет о компетентности или озарении. Но, конечно, очень сложно выразить озарение в цифрах.

В отличие от вещей, ценность отношений не увеличивается в условиях дефицита. Более того — поскольку отношение есть активный поток информации, чем этот поток больше, тем ценнее отношение, при условии, что поток приводится в действие напряжением релевантности.

Верно также и то, что мы движемся к такой модели экономики, которая очень большое значение придает «владению» идеями и выражениями, как если бы это были вещи. Я много писал о нелепости попыток владеть тем, что физически неопределимо, однако чтобы усилить эти аргументы, позвольте мне сказать, что в попытках владеть идеями смысла примерно столько же, сколько в попытках владеть дружбой.

И хотя заявить имущественную претензию на чью-нибудь дружбу вполне возможно — и уж конечно, многие пытаются это делать в случаях, когда такие дружеские отношения также являются любовными — в таких действиях существует отрицательная практическая ценность. Однако отношение, будь то дружба или нечто, что происходит между поставщиком услуги и его клиентом, есть деятельность, а не факт. Стоит кому-нибудь совершить попытку овладеть ею, как она немедленно становится менее живой и менее свободно текущей: «Птички в клетке не поют».

Еще одной загадкой для меня является широко распространившееся в последнее время слово «контент», представляющее первичный предмет торговли в информационной экономике. Но что есть контент, когда нет контейнера?

Является ли разговор за обедом «контентом», или он становится им только тогда, когда его записывают на пленку? Являются ли речи, которые я произношу профессионально, «контентом», даже если их не записывают на видео? Являются ли «контентом» эссе, которые я выкладываю в Сеть для готового воспроизведения?

Я так не думаю. Опять же — мы цепляемся за артефакты прошлых методов передачи мысли. И это совершенно нормально. С тех пор, как мы начали рисовать на стенах пещер, единственным способом передачи незримых, преходящих пониманий из одного разума в другой, не считая обучения, требовал от нас придания им физического воплощения. Рисунки, вырезанные на стенах пещеры, превратились в ударные знаки клинописи по твердой глине, превратились в свитки папируса, превратились в печатные оттиски, превратились в компакт-диски, и все это — грубые физические «контейнеры» для безудержной мягкости мысли.

Вот только это не так. Это были механизмы передачи сжатого изложения мысли, которые позволяли хотя бы передать ее, дать ей новое пристанище в чем-то похожем на ее естественную среду обитания, которая есть в пространстве между стенками человеческого черепа.

И вот появляется средство транспортировки, само очень похожее на мысль: электричество. С той секунды, когда Морзе выстучал «Вот что творит Бог!», начался процесс, который даже такой древний сэр как Натаниэль Готорн оказался способен осознать, когда написал: