Герман Дейс - САКУРОВ И ЯПОНСКАЯ ВИШНЯ САКУРА

«И ни хрена мне за вас, козлов, не будет! – орал он вдогонку. – Потому что я контуженный! Так что лучше больше не лезьте!»

С тем поползновения Мироныча в сторону Сакуровских свиней и прочего натурального хозяйства прекратились. То ли адвокат Мироныча к тому времени успел отъехать в места более хлебные, нежели Угаров, то ли Жорка действительно напугал старого отморозка. Но, скорее всего, Мироныч, как всякий безбоязненный русский человек, испугался не угрозы прибить его, а того, что Жорка, таки завалив старого козла, потом не ответит ни за козла, ни за его ликвидацию. Очевидно, Мироныч представил себя сидящим на том свете и пребывающим в полной уверенности, что виновник его безвременной кончины продолжает безнаказанно разгуливать по осиротевшему участку бывшего советского директора, собирать ставшие ничейными плоды и ягоды, а также во всеуслышание хаять старичка, который ещё мог вот как пожить и переделать вот сколько полезных дел для повышения собственного благосостояния. Представив такое безобразие, Миронычу заранее стало так обидно, что он решил больше не искушать судьбы в виде контуженного Жорки, озверевшего от продолжительной жизни в России Сакурова и его свиней.

«Надо же, - удивлялся Сакуров, готовя очередную порцию свинины на продажу и не имея путающегося под ногами престарелого односельчанина, - подействовало…»

Впрочем, последнее время у него не путались под ногами ни Жорка, ни Семёныч, ни Гриша с военным. Жорка повадился шастать по издательствам, где его продолжали мытарить за сто пятьдесят долларов гонорара за каждую новую книгу, Семёныч заболел, Гриша стал подолгу пропадать у своей младшей дочери, а военный нашёл какую-то работу. И если отсутствие Жорки и Гриши с военным Сакурова почти не волновало, то за Семёныча он почему-то переживал.

«Чёрт его знает, - думал бывший морской штурман, загружая «фолькс» коробками с мясом, - никогда не болел, и выглядит в свои семьдесят лет на шестьдесят, не больше, а последний месяц почти из дома не выходит…»

Впрочем, долго переживать не приходилось, поскольку поджимали дела и время. Константин Матвеевич мотался в Москву, долбился в огороде, заготавливал дрова, занимался вечным ремонтом подворья и так, промеж суеты, узнал страшную весть о том, что Семёныч болен раком.

Короче говоря, коньяк, купленный Сакуровым в первые дни дефолта по старой цене, избежал участи быть реализованным по новой цене. Его также не пришлось ни обменять, ни презентовать вечно голодным (и жаждущим) российским ментам. Дело в том, что Семёныч умер через два месяца после вынесения приговора. Врачи попытались сделать ему операцию, Вовка дал Угаровским врачам штуку долларов, но операция, как заявил опытный Гриша, дело только ускорила. И увезли Семёныча под басовитые завывания Петровны на ближайшее местное кладбище, потом были шикарные поминки, организованные богатым Вовкой, Сакуров напился как свинья, а на следующий день они с Жоркой, Петровной, Гришей, Миронычем и военным начали похмеляться коньяком. И ушёл он в считанные три дня. Потом пришёл черед сакуровскому самогону, затем он распечатал заветный тайник с долларами, чтобы затариться новой партией коньяка, потому что коньяк ему пить понравилось больше, чем самогон или водку. И понеслось. Потому что горе, мерзкая погода, хорошая компания и работать надоело так, что о ней даже думать тошно становилось, не то, что работать. К тому времени у Сакурова ничего из живности, кроме кур, не было. Припасов в виде копчёной свинины он не держал, поэтому оживившийся Мироныч стал между делом – между пьянками – подъезжать к односельчанину насчёт яиц. Имея в виду дальнейшие походы на Сакуровских кур и его копилку. Но Жорка был начеку и как только старый безбоязненный мерзавец начинал свои поползновения, бывший интернационалист делал зверское лицо и страшным голосом спрашивал: «Помнишь?» В ответ на напоминание Мироныч злобно щерился, временно отставал от Сакурова, но норовил компенсироваться на дармовом коньяке и дармовой закуске. Поэтому большую часть мероприятий Мироныч проводил или под столом «заседаний», или в одном из пустых сараев, куда его сносили от греха подальше, потому что старенький Мироныч мог обмочиться и испортить очередное застолье неприятным запахом. Жуков к тому времени совсем перестал ходить, и врачи настоятельно рекомендовали ему завязывать с новой русской водкой, от которой уже у двух миллионов россиян случились разные заболевания вен, провоцирующие гангрену. Но Жуков продолжал пить и скоро ему оттяпали правую ногу. А Константин Матвеевич допился до нового свидания с домовым. Случилось это ровно через десять суток после начала запоя. Стояла поздняя осень, был ясный морозный вечер, в этот день Константин Матвеевич только опохмелялся и в компании одного только Жорки. Гриша снова уехал к младшей дочери, военного отправили в какую-то служебную командировку, Петровна отвалила в Москву погостить, а Мироныча, после того как он спьяну раскокал дома фарфоровую статуэтку, его рачительная Аза Ивановна отправила в наркологический диспансер на принудительное лечение от старческого алкоголизма.