Андрей Цуканов - Философия

Павла Александровича Флоренского (1882—1937 гг.) еще при его жизни называли «Леонардо да Винчи XX века» — настолько широка была эрудиция этого гениального человека. Философия, богословие, искусствоведение, физика, математика, инженерное дело — во всех этих областях он сумел открыть что-то свое, совершенно неожиданное, захватывающее дух.

Родился Павел Флоренский 9 января 1882 г. в товарном вагоне посреди Закавказской степи — отец его получил назначение на должность начальника участка Закавказской железной дороги, а в том месте не было никаких домов, кроме нескольких товарных вагонов, приспособленных под жилье. Когда Павел учился в гимназии, им овладела, как он сам позже писал, «страсть к знанию», причем больше всего его привлекала физика. Незадолго до окончания гимназии он пережил духовный кризис — ему вдруг открылась ограниченность физического знания, наука для него перестала быть «предметом веры», перенятой от отца. Павел увлекся произведениями Льва Толстого, у него появился интерес «к простым людям с цельным ми-рочувствием и далее — интерес к религии».

В 1900 г. Флоренский поступил в Московский университет на физико-химический факультет, но посещал и занятия на историко-филологическом факультете. В университете он сформировал вокруг себя круг единомышленников, поставивших своей целью «произвесть синтез церковности и светской культуры,... воспринять все положительное учение Церкви и научно-философское мировоззрение вместе с искусством». По окончании университета Флоренский чуть было не постригся в монахи, но епископ Антоний Флоренсов уговорил молодого математика не делать этого, а поступить в Московскую Духовную Академию.

В 1905 году в России разразилась революция, и Флоренский произнес в академической церкви проповедь против совершающихся насилий, за что был подвергнут недельному аресту. Окончив Академию, он в 1910 г. женился и принял сан священника. С этого момента он — отец Павел.

В 1914 году Флоренский выпустил книгу «Столп и утверждение Истины. Опыт православной Теодицеи», ставшую его самым знаменитым философским трудом. Он побудил многих русских философов начала XX века по иному взглянуть на загадку Высших мировых начал, вернуться к пристальному и глубокому обсуждению проблем Бога и веры. Истина, полагал Флоренский, не может быть постигнута как некая установившаяся раз и навсегда реальность. Истина — это живая реальность. Это то, что может быть другим, отличным от себя, предыдущего. Поэтому Флоренский утверждал, что в истине нет места рациональному закону тождества, по которому «А есть А». В любом А содержится переход к «другому», то есть к не-А: «А есть

А, что, вечно бывая не-А, в этом не-А оно находит свое утверждение как А». По мнению Флоренского, истина есть реальная разумность и разумная реальность, конечная бесконечность и бесконечная конечность, мыслимая как цельнокупное Единство.

Единая Истина, считал Флоренский, возможна только на Небе, а на земле всегда множество истин, осколков единой Истины, иногда внешне противоречащих друг другу. Таковы — Божественное единство и триипостасность, предопределение и свободная воля: «Только в момент благодатного озарения эти противоречия в уме устраняются, но не рассудочно, а сверхрассудочным способом».

С этим связаны и взгляды философа на проблему человеческого самопознания, которое возможно только на пути христианской любви, когда человек совершает творческий переход из своей самозамкнутости в сферу «другого», когда происходит его самораскрытие в «другом». Любовь двух людей, онтологически (т.е. до самых основных глубин) преображает их: «каждое Я, как в зеркале, видит в образе Божием другого Я свой образ Божий».

Идее любви противостоит стремление к самозамкнутости, выраженное тождеством «я-я». Человек, не относящий себя к «другому», остается во тьме, подвергает себя опасности «метафизического уничтожения».

Сам Флоренский испытал такое состояние на собственном опыте однажды во сне. «У меня не было образов, а были одни чисто внутренние переживания. Беспросветная тьма, почти вещественно густая, окружала меня. Какие-то силы увлекали меня на край, и я почувствовал, что это край бытия Божия, что вне его абсолютное ничто. Я хотел вскрикнуть, и не мог. Я знал, что еще одно мгновение, и я буду извергнут во тьму внешнюю. Тьма начала вливаться во все существо мое. Самосознание наполовину было утеряно, и я знал, что это — абсолютное метафизическое уничтожение. В последнем отчаянии я завопил не своим голосом: "Из глубины воззвах к Тебе, Господи. Господи, услыши глас мой!" В этих словах тогда вылилась душа. Чьи-то руки мощно схватили меня, утопающего, и отбросили куда-то далеко от бездны... Вдруг я очутился в обычной обстановке, кажется в своей комнате; из мистического небытия попал в обычное житейское бывание. Тут сразу почувствовал себя пред ликом Божиим и тогда проснулся, весь мокрый от пота».