Развивая действенную сторону своего учения, Фихте указывал, что философия влияет на практические убеждения людей, на согласие с самим собой в мысли и действии. В заметках, посвященных «спору об атеизме», он ставит вопрос: «К чему вся философия и зачем нужно ее остроумное оснащение, если она признает свою неспособность сказать что-либо новое для жизни и даже не способна служить инструментом жизни, если она является лишь учением о знаниях, но не школой мудрости?» — и тут же отвечает: «Главная польза философии… негативная и критическая… Опосредованно, т. е. в той мере, в какой знание философии соединяется со знаниями жизни, у нее есть и положительная польза: она в широчайшем смысле слова педагогически влияет на все непосредственно практическое. Исходя из высочайших оснований философия учит пониманию того, как следует формировать цельного человека… ее влияние на умонастроение всего человечества, однако, нужно искать в том, что она придает ему силу, отвагу и веру в себя, показывая, что все это и его судьба в целом зависит исключительно от него самого, — тем, что она ставит человека на его собственные ноги» (18, стр. 344–345).
К такому пониманию философии как научной дисциплины, направленной на практические нужды, прибавляется еще страстное стремление Фихте «оправдать делами свое место среди человечества… вызвать своим существованием навеки определенные последствия для человечества и для всего духовного мира: я ли это сделал — это пусть даже никто и не знает, лишь бы это было совершено» (27, стр. 266). Подобные формулировки мы встречаем неоднократно в трудах и письмах Фихте. «Я желал бы максимально действовать, сколько только я смогу» (27, стр. 112), — пишет он в другом случае и в 1798 г. в письме к Францу Вильгельму Юнгу признается: «Я хочу быть деятельным как можно дольше устным и письменным словом — это цель моей жизни. Я предпочитаю быть там, где нахожу наилучшее поле деятельности» (27, стр. 593).
В этих высказываниях проявляется личность, возвышающаяся над повседневностью, обнаруживается мыслитель, для которого мышление не есть лишь спекуляция, а должно быть предпосылкой и следствием практической деятельности. Правда, в конечном счете Фихте все же впадает в спекуляцию даже там, где он мнит себя наиболее практическим, где поводом для его изложений служат непосредственные исторические события, как, например, в «Речах к немецкой нации». Но это доказывает не то, что Фихте когда-либо изменил своим устремлениям, а лишь то, что исходная точка его мышления, а следовательно, и его деятельности была ошибочной. История осудила не страстно стремящуюся к деятельности личность Фихте, а его субъективно-идеалистическую философию.
Характерное для Фихте стремление к практическому воздействию становится особенно ясным при сравнении с Кантом. Фихте отождествляет себя с каждым своим произведением, даже с каждым своим словом, и рассматривает всякое нападение на свои книги как направленное против своей личности, до конца борется, спорит и, если нужно, готов страдать за свои написанные и сказанные слова, особенно если эти нападки ведутся со стороны государственных властей, это наглядно показало его поведение в ходе «спора об атеизме».
Кант в отличие от этого полагал: «Когда сильные мира сего охвачены состоянием опьянения, вызванного то ли дыханием богов, то ли исчадием ада, тогда пигмею, которому дорога своя голова, следует посоветовать не вмешиваться в их споры, пусть даже самым осторожным и почтительным обращением, прежде всего потому, что те его все равно не услышат, но зато другие, выступающие доносчиками, извратили бы его слова… А для простой толпы? Это был бы напрасный и даже во вред ей самой идущий труд» (55, стр. 417). Тут ясно проглядывает готовность идти на компромиссы, которая на самом деле составляет основную черту не только характера Канта, но и его философии. Указание Ленина, что «основная черта философии Канта есть примирение материализма с идеализмом, компромисс между тем и другим» (11, стр. 206), относится не только к решению Кантом основного вопроса философии, это указание надо понимать гораздо шире. Момент примирения, компромисса, присущ всей философии Канта в целом, начиная со «Всеобщей естественной истории и теории неба» и кончая посмертным «Opus posthumum».
В этой черте кантовской философии Фихте сразу увидел ее слабость. И он пытается освободить «критическую философию» от этой слабости, увести ее из области чистой спекуляции, где она оставалась у Канта, в область практических действий. То, что эта попытка Фихте не удалась и что это невозможно было осуществить в рамках той эпохи и с позиций его класса из-за тех субъективно-идеалистических следствий, которые Фихте выводил из «критической философии», — это уже другая сторона вопроса. В данном случае важно помнить, что Фихте понимал переход от «критической философии» к наукоучению не только как спекулятивный процесс, но и как стремление придать практическую направленность тем тенденциям философии Канта, которые Фихте признавал правильными. Та неудачная полемика, которая велась между Кантом и Фихте на грани XVIII–XIX вв., имеет своей основой полное непонимание Кантом указанных намерений Фихте [7] Ср. Кант . Разъяснение относительно фихтевского наукоучения (см. 57).
.
Читать дальше