Вадим Васильев - Трудная проблема сознания

Если эти строки сейчас читает человек, который только приступает к исследованиям сознания, он может поначалу не оценить значимость каждого из перечисленных выше пунктов. Но, уверяю, каждый из них дорогого стоит. Взять, к примеру, проблему объединения теории эволюции и психологии. Об этом мечтал еще Дарвин, но до самого последнего времени все подобные попытки оставались чисто спекулятивными. Теория эволюции гласит, что изменчивость особей при равных стартовых условиях и конкурентном доступе к жизненно важным ресурсам приводит когда речь идет о больших популяциях — к выживанию тех, мутации которых в наиболь — шей степени способствуют доступу к этим ресурсам. Если изменения сохраняются у потомства, то со временем особи все лучше и лучше адаптируются к окружающей среде или же занимают новые ниши.

Рассуждая с этих позиций о человеке, можно с уверенностью утверждать, что если сознание — некая унифицированная инстанция, то все наши частные способности и поведенческие реакции должны быть продуктом опыта и культурных различий, и союз психологии и дарвиновского эволюционизма лишен больших перспектив. Напротив, при детерминации этих способностей и реакций различными генами, т. е. при модульном строении сознания, открывается возможность спрашивать об их адаптивной функции. Скажем, допущение существования относительно автономного лингвистического модуля, или «органа», позволяет ставить вопрос о выгоде, которую могла принести «лингвистическая мутация» человекоподобным особям. И ответ на этот вопрос не выглядит чем‑то нереальным. Появление речи дало нашим предкам возможность более эффективно распространять важную информацию, и это способствовало их выживанию.

Аналогичную процедуру «обратной инженерии» можно провести и с другими модулями — отвечающими за эмоциональные реакции людей на родственников и друзей, за идентификацию вещей, за ориентацию в пространстве и многие другие вещи. Эволюционистские объяснения подчас имеют выход на практику: некоторые модули, возникшие в первобытной среде, могут давать сбои в условиях современной цивилизации, и понимание их изначальной функции вполне может указывать пути [23]смягчения возникающих коллизий.

Самым известным пропонентом эволюционистских объяснений модулей сознания является Линкер. Но этот подход нравится далеко не всем и, в частности, Хомский весьма скептичен относительно его преимуществ. Один из контрдоводов состоит в том, что из теории эволюции не вытекает, что все наследуемые изменения должны быть адаптивными [24]. Такие изменения, к примеру, могут лишь сопутствовать другим изменениям. И если это верно для модулей, то из существования некоего модуля нельзя заключать, что он приносил какую‑то выгоду нашим первобытным предкам. А это означает, что метод обратной инженерии сознания лишен эвристичности.

Этот аргумент может показаться сильным. В самом деле, допустим, что организм претерпевает мутацию, приводящую к появлению у него двух сопутствующих признаков А и В, причем А выгоден для организма, а В вреден. Выгода от А, однако, перевешивает вред от В, и эти признаки сохраняются в результате действия естественного отбора. В итоге получается, что «отбираться» могут даже вредоносные признаки. Максимум, о чем можно говорить в этой связи, так это о том, что некоторые признаки допускают адаптационное толкование. Тонкость, однако, в том, что модули, точнее те поведенческие эффекты, которые они порождают, по всей видимости, относятся к числу именно таких признаков. Ведь модули кажутся относительно независимыми друг от друга, а значит, маловероятно, что они детерминируются одними и теми же генами. Это, в свою очередь, делает маловероятными мутации, приводящие к одновременному появлению двух или большего количества модулей.

Оставим, однако, этот вопрос в стороне и поговорим о другом следствии модульной теории сознания, относительно полезности которого согласны почти все. Я имею в виду то обстоятельство, что эта теория прекрасно согласуется с основоположениями когнитивной науки. И теперь я должен сказать несколько слов об этих основоположениях. Предельно кратко их можно выразить следующим тезисом: человеческое сознание аналогично компьютерной программе, а мозг аналогичен самому компьютеру, т. е. его аппаратной части.

На первый взгляд эта мысль может показаться странной, но она прочно завладела умами наших современников. Так что стоит присмотреться к ее истокам. Первый современный компьютер — в теоретическом исполнении — был создан английским математиком Аланом Тьюрингом в 30–е годы XX века. Не вдаваясь в подробности, можно сказать, что он разработал модель механического устройства, способного выполнить любой алгоритм, т. е. ту или иную последовательность элементарных шагов, а в итоге решающего задачи, которые могли бы казаться специфичными только для человеческого интеллекта. Одним словом, Тьюринг показал, что самые примитивные машины могут «мыслить». Приведу пример такого мышления. Допустим, наша машина должна отследить определенную последовательность на ленте нулей и единиц, скажем такую, где 0 идет за 1. Эта задача совсем простая, но она соответствует тому, что понимается под мышлением, ведь мышление предполагает сопоставление и анализ данных. Так вот, машина может выполнить такую интеллектуальную задачу. Для этого достаточно расписать (а затем и механически реализовать, что совсем несложно) ее «внутренние состояния», которые будут определять ее действия. Первое из них устанавливает, что появление на ее считывающем устройстве 0 должно оставаться без последствий, тогда как появление 1 должно приводить к переходу ее во второе состояние, в котором появление 1 должно оставаться без последствий, но появление 0 должно останавливать машину и, к примеру, давать команду на печать сообщения «искомая последовательность найдена». Нетрудно заметить, что «внутренние состояния» есть связки импликаций типа: «если А то С», а «если В то D и E», где А, В, С, D и Е могут быть не только элементарными данными на входе и выходе, вроде 0 или 1, но также «действиями» или новыми «внутренними состояниями». Описания алгоритмов, выполненные в таком виде, можно назвать программами.