Вадим Васильев - История новоевропейской философии

Но почему, это то как раз все прекрасно мыслится и можно зафиксировать, что вот да — часы, которые летают с большой скоростью вокруг Земли — они, возвращаясь на землю, показывают иное время, чем земные часы (их точная копия).

— В теории относительности есть вещи, которые подтверждаются: вот мы с вами двигаемся параллельно: вы а меня, я на Вас. И когда мы поравняемся … Предположим, лежа мы это делаем и у нас с вами одинаковый рост. Но когда мы параллельно полетаем и осуществляем замер друг друга по определенной процедуре, то оказывается что Вы в два раза короче меня; а Вы, меряя меня, обнаруживаете, что я в два раза короче Вас. Это помыслить, мне кажется, непросто …

— Саш, а то, что ты сейчас сказал — это что было? Мышление?

— Это было оперирование абстрактными терминами.

Очень как раз конкретными.

— А мышление — это образ, прежде всего … Целостность.

— Саш, это разные вещи, мы много чего не можем представить …

Как раз Вы то нарисовали яркую картинку, наоборот: это все можно представить. Другое дело, чтобы не впасть в противоречие здесь — вот в чем дело. Ведь противоречия возникают как раз в том случае. Пока мы говорим, что время сокращается — все то можно как раз помыслить, представить, на опыте проделать и показать. Вот когда мы говорим, что мы начинаем двигаться со скоростью света и оказывается, что время останавливается — вот тут мы уже оказываемся на грани противоречия, потому что субъективно то время все равно будет для нас идти, часики наши буду тикать. А за это время, как они будут тикать — на Земле должно будет, допустим, пройти несколько бесконечностей. Не одна бесконечность, а несколько — вот это уже содержит в себе противоречие. Отсюда можно сделать (если мы желаем сохранить последовательность в мысли) только один вывод: нельзя двигаться со скоростью света — вот и все. Эта скорость недостижима — вот какой вывод отсюда следует. Почему нельзя — это неизвестно; но ясно, что нельзя, т. к. это влекло бы к противоречию. Если влекло бы. А может и не влекло: может быть эту позицию можно было бы как‑то защитить, найти какие‑то выходы. тоже ведь неочевидно. Ну хорошо, вернемся, если вы не возражаете, к Декарту. Можно и дальше делать такие (плодотворные, на мой взгляд) отвлечения, но помнить, что мы все‑таки должны быть к текстам привязаны.

— Ну а все‑таки вернусь к тому своему положению: если я продолжаю хотеть сомневаться в своем существовании, то сила этого хотения может иметь для меня большую интенсивность, чем «ясность и отчетливость» Декарта. Ведь эта «ясность и отчетливость» — тоже, как и мое хотение сомневаться, лишь какое‑то психологическое состояние человека. И если мерить эти психологические состояния, то мое хотение по интенсивности может быть больше, чем эти «ясность и отчетливость» и тут как бы спор возможен.

Я отвечу Вам. Вот то, что Вы описываете — психологический феномен — есть ничто иное, как воля к саморазрушению. И некоторым людям она действительно, вроде бы, присуща. Это стремление к противоречию: т. е. мы не можем помыслить несуществование, но стремимся к нему. Противоречие уничтожает вещь, т. е. это вот такой деструктивный волевой порыв. Но, проблема то в том, что Декарт, скорее всего сказал бы что такая воля к саморазрушению невозможна в человеке. Сам он, кажется, на эту тему не рассуждал, но вот его заочный ученик Спиноза (о котором мы тоже поговорим в свое время) — он привел даже целое доказательство того, что в человеке, вообще в любом объекте не может быть воли к уничтожению. Он доказывал это следующим образом: В понятие любой вещи, говорил Спиноза, входит существование. Вдумаемся в этот аргумент. Почему? Да потому, что если бы в понятие вещи входило несуществование, то этой вещи бы не существовало (по определению).

— Не существовало бы вещи или понятия об этой вещи?

Соответственно и вещи и понятия — здесь это не различается, опять таки, как и у Декарта. *** Но если в любое понятие входит существование, то любая вещь (логично переходя с понятий на вещи, говорит Спиноза) стремится к тому, чтобы существовать. Она просто не может стремиться к несуществованию, поскольку ее понятие выталкивает из себя небыие. Поэтому инстинкт самосохранения является наиболее фундаментальным свойством сущего — все вещи стремятся к самосохранению. Поэтому не может быть стремления к разрушению — вот такое доказательство предлагает Спиноза, базируясь, в общем‑то, на декартовских предпосылках.