Олег Буткевич - Красота

Этот выбор может осознаваться как откровение или как интуитивное влечение, но может и перерасти в революционную концепцию нравственного, гражданственного, патриотического или политического характера. Присущее художественной идее родовое стремление к трансформации реальных явлений в соответствии с их собственной тенденцией развития неуклонно увлекает художественное творчество в сторону тех общественных устремлений, которые в данную эпоху, в данных исторических условиях наиболее соответствуют прогрессивному развитию общества. Это непреодолимое стремление к правде жизни в ее реальном развитии толкает художника, подчас даже как бы против его осознанной воли, на посильное противодействие консервативным и реакционным силам, противостоящим прогрессу.

В идеологических ножницах, образуемых диапазоном между господствующими идеями времени и зрелостью новых, нарождающихся идей, и заключается реальный допуск прогрессивного идейно-эстетического бунта — вся сумма возможных вариантов художественной оппозиции в классовом антагонистическом обществе. От больших или меньших вольностей в признанных, канонических формах официального искусства (в средневековой живописи, например) до программного, тенденциозного критического реализма (скажем, в искусство русских революционных демократов XIX столетия). От вырастания реалистических и скептических штрихов, в той или иной степени ставящих под сомнение признанные социальные и эстетические нормы, до страстного идейного отрицания существующих порядков и утверждения новой, революционной идеологии. Такова метаморфоза волевой преобразовательной активности художественной идеи, взятой в ее общественно-человеческом значении.

Говоря все это, мы ни в коем случае не собираемся идеализировать фактическую роль художника в обществе, не собираемся рядить его в доспехи непременного самоотверженного борца за правое дело. История искусства знает бесчисленное множество примеров, когда резец и кисти служили верой и правдой самым мрачным режимам; когда поэты слагали оды тем, кто, с точки зрения элементарной исторической справедливости, вовсе не заслуживал этого; когда статуи, созданные при жизни фараонов и почитаемые божественными, тут же после кончины Сына Солнца вдребезги разбивались недавними раболепными подданными; когда в течение столетий, а то и тысячелетий художественно выполненные идолы держали в узде страха религиозное сознание народа; когда именно искусство служило могучим орудием эмоционального подавления и отупления масс. Об этой двойственной, противоречивой роли художественного творчества как исконного, неподвластного эгоистическим целям двигателя прогресса и одновременно послушного орудия в руках хозяев жизни, с гордостью за предназначение искусства и с горечью за человеческие слабости художника писал Шиллер в знаменитых «Письмах об эстетическом воспитании».

«Наука и искусство отрешены от всего положительного и зависимого от человеческой условности и пользуются безусловной неприкосновенностью со стороны человеческого произвола. Политический законодатель может оценить их область, но господствовать в ней он не может. Он может изгнать друзей истины, но истина превозможет; он может унизить художника, но искусства подделать он не в состоянии. Правда, явление весьма обычное, что наука и искусство преклоняются пред духом времени и что критический вкус предписывает творчеству законы. Где характер становится непреклонным и твердым, там наука строго оберегает свои границы и искусство направляется тяжкими рамками правил; где, напротив, характер становится слабым и дряблым, там наука стремится к тому, чтобы понравиться, и искусство — к тому, чтобы доставить удовольствие.

В течение целых столетий философы и художники работают над тем, чтобы внедрить в низы человечества истину и красоту; первые гибнут, но истина и красота обнаруживаются победоносно со свойственной им несокрушимою жизненной силой.

Художник, конечно, дитя века, но горе ему, если он в то же время и воспитанник или даже баловень его» 25.

Правда, этот вдохновенный панегирик искусству страдает очевидным внеисторизмом и, соответственно, недопониманием того, что художественное творчество в антагонистическом обществе не только от «дряблости» характера вынуждено служить господствующим классам, но, главным образом, потому, что, как «дитя века», художник — неизбежно и его «воспитанник». Он далеко не свободен в выборе идейных устремлений. Последние, по сути дела, всегда ему заданы .