Поль-Анри Гольбах - Здравый смысл, или Идеи естественные противопоставленные идеям сверхъестественным

Почему бы не вменить священникам в обязанность либо не предложить им дать тем, кого они обучают, настоящие знания и выработать из них граждан, полезных родине, вместо того чтобы забивать их умы россказнями, бессмысленными догматами и детскими забавами? Тот же метод воспитания, который применяется сейчас, делает людей полезными лишь духовенству, морочащему их, и для тиранов, грозящих им.

Набожные люди часто обвиняют неверующих в отсутствии добропорядочности, так как иногда можно наблюдать, что принципы последних непрочны, что их мнения меняются в связи с болезнью, а перед смертью они и совсем от них отказываются. Когда плоть слабеет, то обычно с ней вместе слабеет и разум. Ослабевший и постаревший человек, когда приближается конец, сам иногда замечает, что разум оставляет его, и чувствует, что снова поддается власти предрассудков. Есть болезни, обладающие специфическою особенностью убивать мужество, делать человека трусливым и размягчать его мозг; есть болезни, которые лишь разрушают плоть, но не затрагивают разума. Во всяком случае неверующий, который в состоянии болезни отрекается от своих мнений, встречается не чаще, не реже, чем верующий, который в состоянии полного здоровья игнорирует те обязанности, выполнять кои религия предписывает ему самым строгим образом.

Клеомен, царь Спарты, проявивший за все время своего царствования крайне мало уважения к богам, к старости стал суеверным. Чтобы расположить к себе богов он окружил себя толпами жрецов. Когда один из друзей Клеомена высказал свое изумление по случаю такого резкого поворота в образе мыслей царя, последний ему ответил: «К чему удивляться? Я не тот, что был, и, не будучи тем, кем я был, я уже не могу мыслить по-прежнему».

Служители церкви довольно часто в своей практической жизни отрекаются от суровых предписаний, проповедуемых ими другим, так что и неверующие могут, со своей стороны, считать себя вправе обвинять священников в недобропорядочности. Если неверующие отрекаются в час смерти либо болезни от тех мнений, которые у них имеются, когда они здоровы, то не отступают ли священники, когда они здоровы, от тех суровых религиозных мнений, которые они приемлют? Много ли найдется прелатов кротких и великодушных, лишенных честолюбия, относящихся враждебно к роскоши и величию, кои были бы друзьями бедняков? Много ли найдется наконец христианских священников, которые вели бы себя согласно с суровой моралью Христа, являющегося их богом и образцом для них?

Нам говорят, что атеизм рвет все нити, связывающие общество. Если не будет бога, что станет со святостью клятв? Разве можно заставить атеиста сделать что-либо, раз он не может поклясться богом? Но придает ли разве клятва большую крепость тому обязательству, по коему мы должны выполнить определенные взятые на себя обязательства? Разве у человека, могущего солгать без зазрения совести, недостанет нахальства для того, чтобы нарушить клятву? Разве человек, в достаточной степени низкий и пренебрегающий уважением других для того, чтобы не сдержать своего обещания, либо в достаточной степени несправедливый для того, чтобы отказаться от взятых на себя обязательств, станет более верен своим обещаниям и обязательствам лишь потому, что призвал всех богов в свидетели подтверждения своих клятв? Человек, ставящий себя выше людских суждений, не замедлит поставить себя выше и божьего суда. Разве государи, дающие клятву чаще, чем кто-нибудь из смертных, не нарушают ее также чаще, чем кто-либо?

«Религия, – повторяют нам беспрестанно, – необходима народу. Если люди просвещенные и не нуждаются в узде, которую налагает религия, то эта узда необходима людям грубым; в коих воспитание не развило разума». Действительно ли религия является уздой для народа? Разве мы видим, что эта религия мешает народу быть невоздержанным, пьянствовать, творить жестокости, насилия, жульничать и предаваться излишествам всякого рода? Разве народ, не имеющий никакого представления о боге, мог бы вести себя отвратительней, чем большое количество верующих из народа, среди которых мы видим разврат и пороки, недостойные мыслящих существ? Разве не видим мы, как какой-нибудь ремесленник либо простолюдин, не успев выйти из церкви, пускается во все тяжкие, в разврат, так как он убежден, что, молясь от времени до времени богу, он приобретает право безудержно предаваться порочным привычкам и обычным своим пагубным наклонностям? Если народ так груб и неразумен, то не обязан ли он своей тупостью государям, отвергающим от себя заботы о народном образовании либо являющимся противниками распространения знаний среди их подданных? Наконец не ясно ли, что в неразумии народа повинно духовенство, которое не учит людей разумной морали, а вместо этого кормит их россказнями, мечтаниями, обрядами, призраками и вымышленными добродетелями, единственно необходимыми, согласно их утверждению, людям?