Р. В. Иванов-Разумник - О смысле жизни

Иными словами: жизнь безсмысленна настолько же, какъ и могильное тлѣнье; если же въ ней и есть какой-либо смыслъ, то мы безсильны его отыскать, мы устали преслѣдовать цѣли.

Къ такому взгляду отчаянья пришелъ Ѳ. Сологубъ въ первой книгѣ своихъ стиховъ? больныя томленья разрѣшились бѣдою. Весь дальнѣйшій періодъ творчества Ѳ. Сологуба отмѣченъ этимъ знакомъ отчаянья, сопровождаемаго страхомъ жизни, и въ то же время попытками уяснить себѣ суть жизни, смыслъ жизни: мы находимъ эти мотивы и въ томикѣ разсказовъ и стиховъ, появившемся въ 1896 году подъ заглавіемъ «Тѣни», и въ вышедшемъ годомъ позже романѣ «Тяжелые сны», и въ стихахъ послѣдующаго сборника («Собраніе стиховъ», кн. III и IV), и въ романѣ «Мелкій Бѣсъ», писавшемся съ 1892 года, хотя вышедшемъ въ свѣтъ пятнадцатью годами позже… То мы слышимъ, что наша жизнь есть діаволовъ водевиль, что

то передъ нами уже не категорическое рѣшеніе, а снова рядъ тоскливыхъ вопросовъ:

И любопытно отмѣтить, что поэта одинаково не удовлетворяетъ ни субъективное оправданіе жизни, ни вѣра въ ея объективную цѣлесообразность. Съ одной стороны ему хочется найти общій смыслъ и въ жизни міра и въ жизни человѣка, одно субъективное оправданіе жизни его не удовлетворяетъ; устами Нюты Ермолиной, героини романа «Тяжелые сны», онъ груститъ о томъ, что природа равнодушна къ человѣку: «…все къ намъ безучастно и не для насъ: и вѣтеръ, и звѣри, и птицы, которые для чего-то развиваютъ всю эту страшную энергію. Ненужныя струи, покорныя вѣчнымъ законамъ, стремятся безцѣльно? и на берегахъ вѣчно-движущейся силы, безсильные, какъ дѣти, тоскуютъ люди»… Съ другой стороны Ѳ. Сологубъ не устаетъ высмѣивать вѣру въ тотъ антропоцентризмъ, который отразился и въ словахъ Нюты Ермолиной («ненужныя струи» рѣки…); онъ ядовито иллюстрируетъ эту точку зрѣнія въ своихъ прелестныхъ сказкахъ и сказочкахъ. «Шелъ человѣкъ и плюнулъ трижды. Онъ ушелъ, плевки остались. И сказалъ одинъ плевокъ:? Мы здѣсь, а человѣка нѣтъ. И другой сказалъ:? Онъ ушелъ. И третій:? Онъ только затѣмъ и приходилъ, чтобы насъ посадить здѣсь. Мы? цѣль жизни человѣка. Онъ ушелъ, а мы остались» («Три плевка»: ср. со сказкой «Путешественникъ камень»). И въ то же время у Ѳ. Сологуба нѣтъ вѣры въ объективную цѣлесообразность жизни, для него «безнадежностью великой безпощадный вѣетъ свѣтъ»; подобно Герцену, онъ не вѣритъ въ цѣль прогресса, въ того Молоха, который «по мѣрѣ приближенія къ нему тружениковъ вмѣсто награды пятится назадъ»:

А между тѣмъ безъ «святого Ерусалима» Ѳ. Сологубъ обойтись не можетъ; и вотъ почему онъ одно время, подобно Чехову, приходитъ къ своеобразной «вѣрѣ въ прогрессъ», утѣшается шигалевщиной, утверждаетъ, что цѣль? въ будущемъ. Въ этой вѣрѣ онъ искалъ прибѣжища отъ того холоднаго отчаянья, которое сказалось въ первомъ сборникѣ его стиховъ и продиктовало ему лучшій разсказъ его второй книги? «Тѣни». Двѣнадцатилѣтній мальчикъ Володя увлекается дѣтской игрой? складывая разными способами руки, онъ получаетъ на освѣщенной стѣнѣ силуэты, изображающіе разныя фигуры; но забава эта скоро становится трагической.«…Не изъ однихъ же пальцевъ можно складывать тѣни,? приходитъ ему въ голову:? изъ всего можно, только надо приноровиться»… Это становится его idêe fixe, а тѣни получаютъ какое-то самостоятельное, реальное значеніе… Вездѣ тѣни, повсюду тѣни. Чтобы отвлечь Володю отъ царства тѣней и царства стѣнъ, мать идетъ съ нимъ на улицу, но«…и на улицѣ были повсюду тѣни, вечернія, таинственныя, неуловимыя»… Уйти отъ нихъ, скрыться? некуда; вся наша жизнь окружена стѣнами. (Мы еще увидимъ, какъ эту же тему развиваетъ Л. Андреевъ въ разсказѣ «Стѣна» и въ другихъ своихъ произведеніяхъ). И на угрозу карцеромъ, которымъ хотятъ излѣчить его болѣзнь, Володя угрюмо отвѣчаетъ: «и тамъ есть стѣна… вездѣ стѣна»… Стѣна и тѣнь? вотъ и вся человѣческая жизнь; болѣе того? вотъ и вся жизнь человѣчества. Этой идеи не выдерживаетъ и мать Володи.«…Она повѣряетъ свою душу, вспоминаетъ свою жизнь? и видитъ ея пустоту, ненужность, безцѣльность… Одно только безсмысленное мельканіе тѣней, сливающихся въ густѣющихъ сумеркахъ. „Зачѣмъ я жила?? спрашиваетъ она себя:? для сына? Но для чего? Чтобы и онъ сталъ добычею тѣней, маніакомъ съ узкимъ горизонтомъ, прикованный къ иллюзіямъ, къ безсмысленнымъ отраженіямъ на безжизненной стѣнѣ? И онъ тоже войдетъ въ жизнь и дастъ жизнь ряду существованій, призрачныхъ и ненужныхъ, какъ сонъ“„…И бѣжать отъ этихъ тѣней жизни и отъ этой жизни тѣней? некуда, такъ какъ „и тамъ будетъ стѣна… вездѣ стѣна“… Трагедія кончена: жизнь тѣней побѣдила тѣни жизни. „Въ Володиной комнатѣ на полу горитъ лампа. За нею у стѣны на полу сидятъ мама и Володя. Они смотрятъ на стѣну и дѣлаютъ руками странныя движенія… По стѣнѣ бѣгутъ и зыблются тѣни. Володя и мама понимаютъ ихъ. Они улыбаются грустно и говорятъ другъ другу что-то томительное и невозможное. Лица ихъ мирны и грезы ихъ ясны? ихъ радость безнадежно печальна и дикорадостна ихъ печаль. Въ глазахъ яхъ свѣтится безуміе, блаженное безуміе“… Это? выходъ. Блаженное безуміе? это лучше и выше жизни, состоящей изъ безсмысленнаго мельканія тѣней и безсмысленнаго отраженія ихъ на безжизненной стѣнѣ. Почти одновременно съ Ѳ. Сологубомъ этой же темѣ посвятилъ одинъ изъ лучшихъ своихъ разсказовъ и Чеховъ („Черный Монахъ“); апологія „блаженнаго безумія“ характерна въ устахъ людей, ищущихъ и не находяшихъ смысла жизни. Жизнь, это? зловонный звѣринецъ, а мы? навѣки заключенные въ его стѣнахъ звѣри, говоритъ намъ поэтъ даже въ послѣдней книгѣ своихъ стиховъ („Пламенный Кругъ“):