Александр Горфункель: Джордано Бруно

Эпоха, в которую жил Джордано Бруно, — вторая половина XVI столетия; за 56 лет до его рождения была открыта Америка, за 6 лет до его рождения была учреждена римская инквизиция.

Но человек не бессильная игрушка в руках «божественного провидения» или безликой исторической необходимости. Всей жизнью своей и всем сознанием связанный с породившей его эпохой, с ее традициями и стремлениями, с ее социальными конфликтами и культурой, он сам — творец истории, участник борьбы, исход которой определяет пути человечества, и от его усилий — также и его усилий — зависит, каким он оставит мир. Ибо не только Бруно — человек своего времени , но и само время его жизни и борьбы может быть названо эпохой Джордано Бруно.

Эта эпоха знала себе цену. Сознание новизны и величия своего времени переполняло гордостью сердца и умы людей. Веком, «привыкшим видеть чудеса», считал его Джорджо Вазари, автор знаменитых жизнеописаний художников, и он же дал своей эпохе имя, сохранившееся в памяти человечества, — Возрождение.

«О время, о науки! — радостно восклицал на заре столетия немецкий гуманист Ульрих фон Гуттен. — Как сладостно жить и не время теперь предаваться покою!» А в романе Рабле стареющий великан Гаргантюа вспоминал столь недавние, но принадлежавшие уже иной исторической эпохе годы своей юности: «Время тогда было не такое благоприятное для процветания науки, как ныне… То было темное время. Однако с науки на моих глазах сняли запрет, она окружена почетом, и произошли столь благодетельные перемены, что теперь я едва ли годился бы в младший класс, тогда как в зрелом возрасте я не без оснований считался умнейшим из людей своего времени».

Несколько десятилетий спустя Пьер де ля Раме, реформатор логики и смелый борец со схоластикой, писал: «На протяжении одного столетия мы увидели большие успехи, чем наши предки за все предшествующие четырнадцать веков!» Но сопоставление с минувшими столетиями христианского средневековья казалось уже недостаточным. Люди XVI в. чувствовали, что им по плечу состязание с титанами классической древности: «Ничто не мешает тому, чтобы век наш породил людей, в философии равных Платону и Аристотелю, в медицине — Гиппократу и Галену, в математике — Евклиду, Архимеду и Птолемею. Нет века, более счастливо, чем наш, расположенного к прогрессу культуры» — так уверенно отдавал предпочтение своей эпохе историк Леон Леруа. И уже в начале следующего столетия Томмазо Кампанелла, пламенный мечтатель, провидевший из камеры неаполитанской тюрьмы бесклассовое общество будущего, писал в «Городе Солнца», подводя итоги достижениям XVI в.: «В наш век совершается больше событий за сто лет, чем во всем мире их совершилось за четыре тысячи лет; в этом столетии вышло больше книг, чем их вышло за пять тысяч лет!»

Три изобретения, по мнению Леруа и Кампанеллы, определили лицо новой эпохи: печатный станок, компас и артиллерия. Распространение и приумножение знаний, великие географические открытия, рост национальных монархий на протяжении полутора столетий изменили европейский мир.

Поколения ученых-гуманистов возродили для европейской культуры классическую древность Греции и Рима — целый мир философии, поэзии и науки, раскрыли перед глазами современников величие языческой культуры, навсегда, казалось, погребенной под столетиями безраздельного господства христианства. Возрождение не. сводилось к открытию забытых памятников древней письменности и скульптуры, к расширению круга исторических сведений об исчезнувшей цивилизации. Речь шла о реабилитации дохристианской системы нравственных и культурных ценностей, представших не как археологическая коллекция редкостей, но как жизненно необходимое основание для построения новой культуры, независимой от церковной традиции.

Возрождалась не только звучная классическая латынь. С открытием новых произведений древней литературы европейские ученые оказывались обладателями огромного научного наследства, усвоение которого позволяло подняться к вершинам знаний. Труды древних ученых расширяли объем естественнонаучных сведений. Издание забытого в средние века Архимеда послужило одной из предпосылок дальнейшего развития механики. С находкой старинного списка поэмы Лукреция «О природе вещей» воскресал и входил в новую европейскую культуру античный материализм. Знание греческого языка позволило восстановить подлинного Аристотеля, освободив его от искажений еврейских, арабских и латинских переводов.