Евгений Елизаров - Слово о слове

Задумаемся над одной, известной, вероятно, каждому, вещью.

Активность человеческого сознания вот уже с давних пор ассоциируется с деятельностью головного мозга. В структурах его тканей, в сложных переплетениях тех электрохимических реакций, которые протекают под сводом нашей черепной коробки, ищут разгадку механизма не только "высшей нервной", но и мыслительной деятельности человека. До предела упрощенная разновидность таких представлений сто лет назад отлилась в чеканную формулу, утверждавшую, что мозг выделяет мысль, как печень желчь. Она принадлежит представителю так называемого вульгарного материализма, Карлу Фохту (1817–1895), крупному немецкому философу и естествоиспытателю. В дискуссии с теми, кто утверждал, что психическое – это не функция мозга, а некая самостоятельная субстанция, способная после смерти тела молниеносно перемещаться в мировом пространстве и воплощаться в новом теле, он впервые высказал, что "мысли находятся в тех же отношениях к мозгу, как желчь к печени или моча к почкам". Кстати, не следует видеть в определении "вульгарный" что-то уничижительное: новые идеи, требующие предельного напряжения абстрагирующей способности человека, на первых порах поддаются осмыслению только благодаря известному упрощению; лишь со временем нарабатывается опыт обращения с ними… и готовность взять новую абстрактно-теоретическую высоту.

Разумеется, сегодня говорить о такой однозначной линейной зависимости между определенностью процессов, протекающих в коре головного мозга и содержанием каких-то возвышенных абстрактных идей, образов, чувств было бы наивно и неправильно. Но и полностью отрицать какую бы то ни было связь между ними и движением в конечном счете всех тканей, слагающих человеческую плоть, тоже недопустимо. Одно едва ли может быть независимым от другого. Отсутствие всякой обусловленности одного другим говорит о возможности некоего автономного существования всего идеального. В менее жесткой форме этот вывод означает возможность кодирования и передачи любой самой разнообразной по своему содержанию информации при помощи одним и тем же образом структурированной вещественности. Другими словами, с помощью одной и той же последовательности одних и тех же знаков. В таком случае закономерен вопрос: зачем вообще нужна эта вещественность? Ведь если мысль философа, образ художника, чувство поэта способны к самостоятельному автономному существованию вне всякой связи с движением нашего тела, в контексте информационного обмена последнее просто излишне; во всяком случае, содержание его существования оказывается абсолютно запредельным, не имеющим никакого отношения к миссии нашего духа. В общем, такая трактовка отношения метафизического к физическому, осязаемого к идеальному делает абсолютно случайным и неоправданным существование всего материального в механизмах информационного обмена, складывающихся у человека.

Впрочем, гипотеза полной независимости значения знака и материальной его оболочки неприемлема и по другим соображениям. Ведь если бы такое автаркическое существование идеального было возможно, не были бы нужны (во всяком случае в той их форме, в которой они предстают перед нами на протяжении всей освещенной письменностью истории) ни мысль философа, ни образ художника, ни чувство поэта, поскольку и одно, и другое, и третье основным своим содержанием имеют именно то, что производно от земной нашей плоти, именно то, что составляет предмет ее самых страстных вожделений. Свободный от всякой материальности субъект неизбежно создал бы какую-то иную, совершенно непроницаемую для нашего современного понимания культуру. С определенностью можно утверждать только одно: в этой культуре не осталось бы никакого места для затронутой здесь темы. Так что этот вариант отпадает в любом случае.

Но если нет причинной зависимости между активностью биологических тканей и рождающимися в голове человека представлениями, если никакой орган человеческого тела не способен "выделить мысль, как печень желчь", то это еще не значит, что должна отсутствовать вообще какая бы то ни было связь между сиюминутным содержанием всех тех процессов, из которых складывается материальная жизнь, и сиюминутным же содержанием всей метафизики нашей души. Осязаемость одного обязана по меньшей мере отражать собой неуловимость другого. А значит, структура одного просто обязана бросать свою – пусть и с трудом уловимую – тень на содержание другого.