Абдусалам Гусейнов - Великие пророки и мыслители. Нравственные учения от Моисея до наших дней

Наряду с этикой разумного удовольствия и этикой самоотречения Швейцер выделяет еще этику самосовершенствования (Спиноза, Фихте, Шопенгауэр и др.), которая ближе других подошла к адекватному пониманию нравственности. Ее коренной недостаток заключается в том, что она не могла связать самосовершенствование личности с её самоотречением, придать ей элементарно-деятельный характер.

При всех достижениях этики прошлого её общий итог оказался негативным в том смысле, что коренная этическая проблема основного принципа нравственности осталась нерешенной. Причиной тому — заблуждение, будто смысл человеческой жизни может быть постигнут только в рамках смысла всего мира. На самом деле в мировом процессе нет той целесообразности, которой можно было бы подчинить жизнь человека и человечества. Природа представляет собой удивительно творческую и в то же время бессмысленно разрушительную силу. В ней можно найти изолированную, локальную целесообразность, но не всеобщую. Кроме того, масштабы человека слишком ничтожны по сравнению с универсумом, чтобы последний мог стать для него жизненным ориентиром.

Резюмируя свой анализ, Швейцер делает ряд принципиальных выводов: этика а) не может опираться на гносеологию, быть ее продолжением, она может оставить в покое пространство и время; б) заранее отказавшись от этической интерпретации мира, она содержит свое обоснование в себе и представляет собой безграничный энтузиазм; в) всегда должна оставаться этикой личности и в этом качестве находится в неустранимом антагонизме с этикой общества; г) обретает свою адекватную форму тогда, когда избегает абстракций и становится элементарной.

Таков общий ход рассуждений, исходя из которых Швейцер сосредоточил свои интеллектуальные усилия на поиски новой формулы нравственной жизни, способной стать одухотворяющей основой культуры и оптимистического мировоззрения. И он для себя решил эту задачу, он нашел то, что искал. Небезынтересно (и не только с психологической точки зрения) узнать, когда и как это произошло. Послушаем неторопливый рассказ самого Швейцера об открытии, составившем духовную кульминацию его жизни.

«Решаемо ли вообще то, что до сих пор не удавалось решить? Или, быть может, мировоззрение, благодаря которому только и возможна культура, следует рассматривать как иллюзию, никогда не оставляющую нас, но и никогда не получающую действительного господства?

Предлагать его нашему поколению в качестве предмета веры казалось мне делом бессмысленным и безнадежным. Оно может стать его духовной собственностью только тогда, когда явится перед ним как нечто, проистекающее из мышления.

В глубине души я был убежден, что взаимосоотнесенность миро- и жизнеутверждения с этическим, утверждающая не осуществленное до сих пор мировоззрение культуры, все-таки имеет своим истоком истину. И стоило предпринять попытку, чтобы в новом, безыскусственном и истинном мышлении с необходимостью постичь эту истину, которая до сих пор оставалась предметом веры и предчувствия, хотя часто и выдавалась за доказанную.

В этом деле я был подобен тому, кто на место прогнившей лодки, в которой он больше не может выходить в море, должен построить новую, лучшую, но не знает, с чего начать.

Месяцами находился я в постоянном внутреннем напряжении. Без всякого успеха концентрировал я свою мысль на сущности миро- и жизнеутверждения и на том общем, что они имеют между собой, и даже ежедневная работа в госпитале не могла меня отвлечь. Я блуждал в чаще, не находя дорогу. Я упирался в железную дверь, которая не поддавалась моим усилиям.

Все знания по этике, какими вооружила меня философия, представления о добре оказались непригодными. Выработанные ею представления о добре были столь нежизненны, неэлементарны, столь узки, бессодержательны, что их невозможно было привести в соответствие с миро- и жизнеутверждением. Она в сущности вовсе не затрагивала проблему связи между культурой и мировоззрением. Миро- и жизнеутверждение Нового времени было для нее настолько самоочевидными, что у нее не возникало никакой потребности составить себе о нем ясное представление.

К своему удивлению я должен был констатировать, что та область философии, куда завели меня размышления о культуре и мировоззрении, оставалась неведомой страной. То с одной, то с другой стороны пытался я проникнуть внутрь нее. И каждый раз вынужден был отступать. Я уже потерял мужество и был измотан. Пожалуй, я уже видел перед собой то самое знание, о котором идет речь, но не мог схватить его и выразить.