Герберт Маркузе - Репрессивная толерантность

В Соединённых Штатах эта тенденция идёт рука об руку с монополистической или олигополистической концентрацией капитала в формировании общественного мнения, т.е. большинства. Возможность сколько-нибудь эффективно повлиять на большинство стоит — в долларах — слишком дорого для радикальной оппозиции. Здесь также свободная конкуренция и обмен идеями превратились в фарс. Левые не имеют равного права голоса, равного доступа к средствам массовой информации не из-за конспирации, а потому, что по старой доброй капиталистической традиции им не позволяет этого их покупательная способность. И дело здесь не в том, что они левые. Эти условия вынуждают радикальные меньшинства к стратегии, которая по существу представляет собой отказ от поддержания якобы равноправной, но в действительности дискриминирующей толерантности, например, стратегию протеста против поочередной ротации спикеров от правых (центристов) и левых. Не «равное», а большее представительство от левых было бы действительным выравниванием сложившегося неравенства.

Исходя из данной ситуации, я предложил в «Репрессивной толерантности» практику дискриминирующей толерантности как средство смещения равновесия между правыми и левыми — путём ограничения свободы правых и тем самым компенсации всепроникающего неравенства (неравного доступа к средствам демократического убеждения) и усиления угнетаемых в сравнении с угнетателями. Толерантность должна быть ограничена по отношению к движениям явно агрессивного или деструктивного характера (деструктивного для перспектив установления мира, справедливости и свободы для всех). Такая дискриминация должна также касаться движений, противящихся распространению социального законодательства на бедных, слабых и инвалидов. Вопреки осуждениям такой политики, которая противоречит священному либералистскому принципу равенства для «другой стороны», я настаиваю на том, что существуют вопросы, где либо нет никакой «другой стороны» в формальном смысле, либо «другая сторона» является очевидно «регрессивной» и препятствует возможному улучшению условий человеческого существования. Толерантность по отношению к пропаганде бесчеловечности извращает цели не только либерализма, но и всякой прогрессивной политической философии.

Я предположил существование очевидных критериев для определения агрессивных, регрессивных и деструктивных сил. Если решающий демократический критерий выражаемого мнения большинства уже (или скорее ещё) не имеет силы, если насущные идеи, ценности и цели человеческого прогресса уже (или скорее ещё) не включаются на равных в формирование общественного мнения, если люди уже (или скорее ещё) не суверенны, а «управляемы» реально суверенной властью — то есть ли какая-либо альтернатива, кроме диктатуры «элиты» над общей массой людей? Ибо мнение людей (обычно именуемых Народом), которые несвободны в отношении тех самых способностей и проявлений, в которых либерализм видел корни свободы (независимая мысль, независимое слово), утрачивают решающее значение и авторитетность — даже если Народ составляет подавляющее большинство.

Если бы выбор был между подлинной демократией и диктатурой, безусловно, следовало бы предпочесть демократию. Но о торжестве демократии говорить не приходится. Радикальные критики существующего положения дел в политике осуждаются как защитники «элитизма», диктатуры интеллектуалов. В реальности же мы имеем правительство, также представляющее меньшинство, но не интеллектуалов, а политиков, генералов и бизнесменов. Послужной список этой «элиты» не слишком вдохновляет, и располагай интеллигенция подобными политическими привилегиями, для общества в целом это вряд ли было бы хуже.

Во всяком случае Джон Стюарт Милль, которого нельзя назвать противником либерального и представительского способа правления, не был столь враждебно настроен в отношении политического лидерства интеллигенции, как современные страны полудемократии. Милль полагал, что «индивидуальное духовное превосходство» оправдывает «приравнивание мнения одного человека к мнениям нескольких»: «До тех пор, пока не будут изобретены (и институционализированы) какие-либо способы голосования, которые бы сообщали образованности большую степень влиятельности и позволяли бы уравновесить численное превосходство менее образованного класса, до тех пор к плюсам всеобщего избирательного права будет присоединяться такое же количество минусов» (11) . «Предпочтительная оценка образованности, правильная сама по себе», также имела в виду защиту «образованных людей от классового законодательства людей невежественных», что, однако, не означало права первых на законодательство исключительно в интересах только своего класса (12) .