Лев Шестов: Киргегард и экзистенциональная философия (глас вопиющего в пустыне)

Киргегард тоже учился у древних и в молодости был страстным поклонником Гегеляxxxi. И лишь тогда, когда, по воле судьбы, он почувствовал себя целиком во власти той необходимости, к которой так жадно стремился его разум, - он понял глубину и потрясающий смысл библейского повествования о падении человека. Веру, определявшую собой отношение твари к Творцу и знаменовавшую собой ничем не ограниченную свободу и беспредельные возможности, мы променяли на знание, на рабскую зависимость от мертвых и мертвящих вечных принципов. Можно ли придумать более страшное и более роковое падение? И тогда Киргегард почувствовал, что начало философии - не удивление, как учили греки, а отчаяние: de profundis ad te, Domine, clamavixxxii. И что у "частного мыслителя" Иова можно найти такое, что не приходило на ум прославленному философу и знаменитому профессору. В противоположность Спинозе и тем, кто до и после Спинозы искал в философии "понимания" (intelligere) и возводил человеческий разум в судьи над самим Творцом, Иов своим примером учит нас, что, чтоб постичь истину, нужно не гнать от себя и не возбранять себе "lugere et detestari", а из них исходить. Знание, т.е. готовность принять за истину то, что представляется самоочевидным, т.е. то, что усматривается "открывшимися" у нас после падения глазами (Спиноза называет это oculi mentis, у Гегеля - "духовное" зрение), неизбежно ведет человека к гибели. "Праведник жив будет верой", - говорит Пророк, и Апостол повторяет за ним эти слова. "Все, что не от веры, есть грех"xxxiii - только этими словами мы можем защищаться от искушения "будете знающими", которым прельстился первый человек и во власти которого находимся мы все. Отвергнутым умозрительной философией "lugere et detestari", плачу и взыванию Иов возвращает их исконные права: права выступать судьями, когда начинаются изыскания о том, где истина и где ложь. "Человеческая трусость не может вынести того, что нам рассказывают безумие и смерть", и люди отворачиваются от ужасов жизни и довольствуются "утешениями", заготовленными философией духа. "Но Иов, - продолжает Киргегард, - доказал широту своего мировоззрения той непоколебимостью, которую он противопоставил ухищрениям и коварным нападкам этики"xxxiv (т.е. философии духа: друзья Иова говорили ему то же, что впоследствии возвестил Гегель в своей "Философии духа". И еще: "величие Иова в том, что пафос его нельзя разрядить и удушить лживыми посулами и обещаниями"xxxv (все той же философией духа). И, наконец, последнее: "Иов благословен. Ему вернули все, что у него было. И это называется повторением. Когда наступает повторение? На человеческом языке этого не скажешь: когда всяческая мыслимая для человека несомненность и вероятность говорит о невозможном". А в дневнике своем он записывает: "Только дошедший до отчаяния ужас развивает в человеке его высшие силы"xxxvi. Для Киргегарда и для его философии, которую он, в противоположность философии умозрительной, или спекулятивной, называет философией экзистенциальной, т.е. философией, несущей человеку не "понимание", а жизнь ("праведный жив будет верой"), вопли Иова не являются только воплями, т.е. бессмысленными, ни для чего ненужными, всем докучными криками, - для него в этих криках открывается новое измерение истины, он чует в них действенную силу, от которой, как от труб иерихонских, должны повалиться крепостные стены. Это - основной мотив экзистенциальной философии. Киргегард не хуже других знает, что для умозрительной философии философия экзистенциальная есть величайшая нелепость. Но это его не останавливает, наоборот - вдохновляет его. В "объективности" умозрительной философии он видит ее основной порок. "Люди стали, - пишет он, - слишком объективными, чтоб обрести вечное блаженство: вечное блаженство состоит в страстной, бесконечной заинтересованности"xxxvii. И такая бесконечная заинтересованность есть начало веры. "Если я от всего отрекаюсь (как того требует умозрительная философия, которая через диалектику конечного "освобождает" человеческий дух), - это еще не вера, - пишет Киргегард по поводу жертвы Авраама, - это только покорность. Это движение я делаю собственными силами. И если я его не делаю, то лишь из трусости и слабости. Но, веруя, я ни от чего не отрекаюсь. Наоборот, через веру я все приобретаю: если у кого есть вера с горчичное зерно, тот может сдвигать горы. Нужно чисто человеческое мужество, чтоб отречься от конечного ради вечного. Но нужно парадоксальное и смиренное мужество, чтобы в силу Абсурда владеть всем конечным. Это и есть мужество веры. Вера не отняла у Авраама его Исаака. Через веру он его получил"xxxviii. Можно было бы привести еще сколько угодно цитат из Киргегарда, в которых выражается та же мысль. "Рыцарь веры, заявляет он, - есть настоящий счастливец, владеющий всем конечным"xxxix. Киргегард превосходно видит, что такого рода утверждения являются вызовом всему тому, что нам подсказывает естественное человеческое мышление. Оттого он ищет покровительства не у разума с его всеобщими и необходимыми суждениями, к которым так жадно стремился Кант, а у Абсурда, т.е. у веры, которую разум квалифицирует как Абсурд. Он знает по своему собственному опыту, что "верить против разума есть мученичество"xl. Но только такая вера, вера, которая не ищет и не может найти оправдания у разума, есть, по Киргегарду, вера Св. Писания. Она одна лишь дает надежду человеку преодолеть ту необходимость, которая через разум вошла в мир и стала в нем господствовать. Когда Гегель превращает истину Писания, истину откровенную, в истину метафизическую, когда вместо того, чтобы сказать - Бог принял образ человека или что человек был создан по образу и подобию Божию, он возвещает, что "основная идея абсолютной религии единство божественной и человеческой природы", он убивает веру. Смысл гегелевских слов тот же, что и смысл слов Спинозы Deus ex solis suae naturae legibus et nemine coactus agit - Бог действует только по законам своей природы и никем не принуждаетсяxli. И содержание абсолютной религии сводится опять же к положению Спинозы: res nullo alio modo vel ordine a Deo produci potuerunt quam productae sunt вещи не могли никаким иным способом и ни в каком ином порядке быть созданы Богом, чем они были созданыxlii. Спекулятивная философия не может существовать без идеи Необходимости: она ей нужна, как воздух человеку, как рыбе - вода. Оттого истины опыта так раздражают разум. Они твердят о божественном fiat и не дают настоящего - т.е. принуждающего, нудящего знания. Но для Киргегарда принуждающее знание есть мерзость запустения, есть источник первородного греха, через eritis scientes искуситель привел к падению первого человека. Соответственно этому для Киргегарда "понятие, противоположное греху, есть не добродетель, а свобода" и тоже "противоположное понятие греху есть вера". Вера, только вера освобождает от греха человека; вера, только вера может вырвать человека из власти необходимых истин, которые овладели его сознанием после того, как он отведал плодов с запретного дерева. И только вера дает человеку мужество и силы, чтобы глядеть в глаза смерти и безумию и не склоняться безвольно пред ними. "Представьте себе, - пишет Киргегард, - человека, который со всем напряжением испуганной фантазии вообразил себе нечто неслыханно ужасное, такое ужасное, что вынести его совершенно невозможно. И вдруг это ужасное встретилось на его пути, стало его действительностью. По человеческому разумению - гибель его неизбежна... Но для Бога - все возможно. В этом и состоит борьба веры: безумная борьба о возможности. Ибо только возможность открывает путь к спасению... В последнем счете остается одно: для Бога все возможно. И тогда только открывается дорога вере. Верят только тогда, когда человек не может уже открыть никакой возможности. Бог значит, что все возможно, и что все возможно - значит Бог. И только тот, чье существо так потрясено, что он становится духом и постигает, что все возможно, только тот подошел к Богу"xliii. Так пишет Киргегард в своих книгах, то же непрерывно повторяет он и в своем дневнике.