Мераб Мамардашвили - Очерк современной европейской философии

Так вот, эти религиозные авторы говорили так: «Вот, слушай, ты говоришь то‑то и занимаешь такую‑то позицию, которая вырастает из твоей свободы, то есть из того, что ты вполне на уровне того, что ты сам делаешь. А не боишься ли ты, что твоя свобода будет опасна для соседа?» [13] М. К., вероятно, имеет в виду соответствующие места в Посланиях апостола Павла, например: « 8 Пища не приближает нас к Богу: ибо, едим ли мы, ничего не приобретаем; не едим ли, ничего не теряем. 9 Берегитесь однако же, чтобы эта свобода ваша не послужила соблазном для немощных. 10 Ибо, если кто‑нибудь увидит, что ты, имея знание, сидишь за столом в капище, то совесть его, как немощного, не расположит ли и его есть идоложертвенное? 11 И от знания твоего погибнет немощный брат, за которого умер Христос. 12 А согрешая таким образом против братьев и уязвляя немощную совесть их, вы согрешаете против Христа. 13 И потому, если пища соблазняет брата моего, не буду есть мяса вовек, чтобы не соблазнить брата моего» (1 Кор. 8: 8‑13). То есть сосед, не будучи настолько развит, будет делать внешне то же самое и погибнет, если слова, которые он произносит, акты, которые он совершает, не вытекают из его имманентного состояния, такого, чтобы он сам был бы на уровне тех слов, которые он произносит, актов, которые он совершает. Повторяю: «Не боишься ли ты, что твоя свобода опасна для соседа?» Я уверяю вас, что в современной культуре есть много такого, что опасно для соседа. Современная культура — это сложный, в том числе экономический, производственный, акт, современная культура (всякая культура) есть очень сложный продукт, в который вложено очень много труда. А продукты этого труда доступны всем, тем самым они несут опасность, если мы не на уровне того труда, который в эти продукты вложен.

Однажды я наблюдал сцену: группа наших туристов стояла у дворца в Ливадии, гид рассказывал об этом дворце и все время повторял одну и ту же мысль — это ваши дворцы. Я смотрел на этих туристов, и у меня все была в голове такая мысль: ну зачем им говорить, что они, эти дворцы, — их, если ни один из них, кажется, не находится на уровне способностей распоряжаться этими дворцами, то есть жить так, чтобы его жизнь соответствовала той внутренней форме жизни, которая имплицирована в Ливадийском дворце? Но они и сами так думают и после речей гида уверены, что дворцы — их (это связано с той опасностью, о которой я говорил, — по Евангелию, в данном случае). То есть, с одной стороны, XX век сложен, связан с феноменом массового производства, того типа труда, который оживляет это производство изнутри, а с другой стороны, такая ситуация требует, чтобы каждый вложил в себя достаточное количество труда саморазвития, чтобы жить на уровне той материальной, предметной и словесной среды, которая его окружает, которая является продуктом весьма усложненной и изощренной деятельности. Следовательно, нужно очень много работать над собой в саморазвитии, чтобы быть на уровне жизни, а человек ленив, работать трудно. Это значит, что нужно вкладывать без какой‑то перспективы ближайших прибылей очень большой капитал в самого себя. И это должен делать каждый (это трудно, повторяю), но человек ленив (говорю это снова), естественным образом ленив, так же как он естественным образом и трудолюбив. В то же время у него есть то, о чем я говорил раньше, а именно неотъемлемое от него право и потребность быть в мире с самим собой, то есть сохранять уважение к самому себе. И вот в этот зазор вставляются некоторые схемы, упрощающие мир, назовем их схемами упрощения. Они, с одной стороны, позволяют человеку не работать в том смысле, как я сказал, то есть не трудиться в смысле вкладывания капитала в самого себя, а с другой стороны, вполне удовлетворяют его потребность в identity, то есть в тождестве, уважительном тождестве с самим собой.

Эти схемы делают мир простым. Действие одной из схем я видел в одном французском фильме, поставленном французской режиссершей по фамилии Мальдорор (если вашему французскому уху что‑нибудь говорит это совпадение имен; одна из самых современных книг, отметивших факт современности литературы XX века, называлась «Песни Мальдорора», — это книга Лотреамона). Эту даму по фамилии Мальдорор повлекло в Анголу, когда Ангола еще была португальской колонией, где она сделала фильм, полностью исполненный сочувствием к правам и требованиям аборигенного населения Анголы [14] Возможно, имеется в виду фильм Сары Мальдорор «Моногамбе». . И там есть одна сцена (правда, вся ее ментальность пронизана такими легкими, поверхностными, парижскими, левыми модами), где носитель просвещения в кружке, который похож на кружки политграмоты России 1917–1918 годов, объясняет людям, слушающим его очень внимательно, как устроен мир, чтобы они понимали этот мир и чтобы они боролись в нем, добивались своих прав и так далее. Он говорит: «В мире есть богатые и бедные. Почему в мире есть бедные? Потому, что есть богатые, если бы не было богатых, то не было бы и бедных». Вот это одна из схем, которая упрощает мир, то есть мир‑то остается сложным, но он упрощается в некотором способе переживания мира, иллюзорно упрощается, вызывая эффект уважения к себе у тех, кто поддается какой‑то идеологической схеме, и одновременно избавляет их от необходимости ломать себе голову, трудиться. Те массы, или люмпен‑пролетариат, о котором я говорил, представляют собой сложную проблему в XX веке именно потому, что эти массы и есть та совокупность людей, которая охватывается такого рода идеологическими схемами, которые становятся способом переживания, способом нахождения тождества с самим собой, то есть удовлетворения своих требований к самому себе, и превращают их в весьма однородную массу, объединенную именно и прежде всего только такими идеологическими схемами.