Жан Бодрийяр - Матрица Апокалипсиса. Последний закат Европы

Если вера, политика или скотство в состоянии хоть как-то притупить отчаяние, то меланхолию не берет ничто: наверное, она исчезнет лишь с последней каплей нашей крови.

Скука – это тоска в зачаточном состоянии, хандра же – это мечтательная ненависть.

Наши печали являются продолжением тайны, намеченной в улыбках мумий.

Только тревога, эта черная утопия, поставляет нам уточнения, касающиеся будущего.

Давать выход приступам тошноты? Молиться? Скука возносит нас к небу Распятия, от которого во рту отдает сахарином.

Я долго верил в метафизические свойства Усталости: она и в самом деле позволяет нам добираться до самых корней Времени; но с чем мы оттуда возвращаемся? С пошлыми выдумками про вечность.

«Я как сломанная марионетка, у которой глаза упали вовнутрь».

Эти слова одного душевнобольного перевешивают все написанные до сих пор труды по самоанализу.

Когда все вокруг нас теряет вкус, каким тонизирующим средством может стать интерес к тому, как мы потеряем разум!

Вот если бы можно было по своей воле менять небытие апатии на динамичность угрызений совести!

По сравнению со скукой, которая меня ожидает, та, которая живет во мне, кажется мне столь приятно невыносимой, что я не без трепета думаю о том моменте, когда истощится наполняющий ее ужас.

В мире, лишенном меланхолии, соловьи начали бы рычать.

Когда кто-то при вас по всякому поводу употребляет слово «жизнь», знайте, что этот человек больной.

Интерес, проявляемый нами ко всему, что связано со Временем, проистекает из снобизма Непоправимого.

Чтобы приобщиться к грусти, к искусству промышлять Неопределенным, некоторым нужна всего одна секунда, другим же – целая жизнь.

Как же много раз я удалялся в тот чуланчик, который называется Небеса, как же много раз я поддавался своей потребности задохнуться в Боге!

Я являюсь самим собой, только находясь выше или ниже себя, только в приступах бешенства или уныния; на обычном моем уровне я просто не знаю, что я существую.

Не такое это легкое дело – заработать невроз; тот, кому это удается, получает в свое распоряжение целое состояние, процветание которому обеспечивают как успехи, так и поражения.

Мы можем действовать лишь применительно к тому или иному ограниченному сроку: дню, неделе, месяцу, году или жизни. Если же, на свое несчастье, мы начинаем соотносить наши действия со Временем, то и время, и действия просто исчезают; а это уже авантюра, генезис абсолютного отрицания.

Рано или поздно каждое желание должно встретить свое утомление, свою истину…

Отчетливое представление о времени: покушение на время…

Низвержение Сатаны в бездну и Новый Иерусалим. Из серии гравюр «Апокалипсис». Художник Альбрехт Дюре

Благодаря меланхолии, этому альпинизму ленивцев, мы с нашей постели взбираемся на все вершины и парим в мечтах над всеми пропастями.

Скучать – это значит заниматься пережевыванием времени.

У кресла очень ответственная задача: оно творит нам «душу».

Я принимаю решение стоя, а потом ложусь и отменяю его.

С горестями можно было бы легко примириться, если бы от них не сдавали разум или печень.

Я искал пример для подражания в самом себе. А затем, дабы осуществлять подражание, доверился диалектике беспечности. Ведь насколько же это приятнее – не преуспеть в самосозидании!

Посвящать идее смерти все те часы, которые профессия перетянула бы на себя… Метафизические излишества могут себе позволить только монахи, развратники да клошары. Любая работа даже из самого Будды сделала бы простого брюзгу.

Заставьте людей днями лежать без дела – и диванам удалось бы то, в чем не преуспели ни войны, ни лозунги. Ибо операции Скуки по своей эффективности превосходят и военные операции, и всякие идеологии.

Наши отвращения? Обходные маневры отвращения к самим себе.

Когда я подмечаю в себе какое-нибудь поползновение к бунту, я выпиваю снотворное или советуюсь с психиатром. Все средства хороши для того, кто упорствует в Безразличии, не будучи к нему предрасположенным.

Предпосылка лентяев, этих прирожденных метафизиков, Пустота является убеждением, обретаемым всеми славными людьми и профессиональными философами в конце жизни как бы в виде награды за выпавшие на их долю разочарования.

По мере того как мы освобождаемся от стыда за те или иные свои поступки, мы сбрасываем с себя маски. В один прекрасный день наша игра прекращается: не остается ни причин стыдиться, ни масок. Равно как и публика. Оказалось, что мы переоценили свои тайны, переоценили жизнеспособность наших неприятностей.