Питер Тиль - Стартап (курс CS183) - Стэнфорд, весна 2012 г.

Поэтому в то самое время, когда мы не знаем точно, когда воплотятся революционные технологии будущего, планирование времени играет очень большую роль. Это все научная фантастика, которая только лишь похожа на правду, и, может быть, не имеет смысла работать над этим сейчас. Это будет похоже на китайцев, которые пытались запустить ракету в 11 веке. Никто не работал и не мог бы работать над сверхзвуковыми полетами в средние века.

Обри ди Грей: Не думаю, что аспект времени настолько критичен. На пути к конечной цели всегда должны быть промежуточные точки. В 11 веке цель могла бы быть полететь на Луну. Но технологии тогда позволяли только, скажем, оторваться на один фут от земли. То есть, в то время вы могли бы получить ученую степень, если бы разработали систему, которая позволила бы вам оторваться от земли на 10 футов.

То есть вопрос в том, какие пути приведут к конечной цели, а какие нет. Мы обязаны распознать хорошие пути и дать им зеленый свет. Но без долгосрочной цели вы не сможете организовать конкурентный путь и никогда ничего не достигнете.

Питер Тиль: То есть, возможно, цель на 20 лет вперед со множеством промежуточных целей — это хороший подход. Проблема в том, что чем больше майлстоунов, тем более абстрактным становится вопрос достижимости цели.

Обри ди Грей: Вы вынуждены наблюдать, как это приходит, и избегать плохих поворотов. И есть еще гуманистические причины, чтобы смотреть на вещи шире.

Мы должны помнить, что 100 000 жизней сохраняются ежедневно благодаря тому, что решение проблемы старения появится раньше. В этом свете 20 лет — это значительно лучше, чем 21.

Соня Аррисон: Людей обычно отпугивает цель, которая кажется слишком трудной или невозможной. Мы не можем видеть в каждом неутомимого провидца. То есть демонстрация шансов на успех — это ключевая вещь. Мы можем выращивать в лабораториях кровеносные сосуды, трахеи и мочевые пузыри. Таким образом, мы можем добраться до сердец. Демонстрация промежуточных шагов — это ключ к успеху, потому что без них меньше народу будет увлечено перспективами выращивания новых сердец.

Майкл Вассар: Проект Аполлон был гигантским проектом длиной в 10 лет, вобравший в себя множество технологий. Это было больше 40 лет назад. В данном случае мы, вероятно, больше не сможем даже полететь на Луну. Создание Конституции США было невероятным успехом. Отцы-основатели знали, как это сделать. Они писали, опираясь на определенный социально-экономический и технологический контекст. Они не собирались писать всеобъемлющее руководство для всего мира на все времена. И, тем не менее, когда мы сегодня захватываем власть в арабских странах, мы просто повторяем нашу конституцию. Мы понятия не имеем, как сделать то, что делали отцы-основатели 200 лет назад. Мы потеряли способность делать настолько проработанную с точки зрения культурных нюансов систему. Прикладная история сильно недооценена.

Вопрос из аудитории: Ни одна тенденция не существует без каких-то ограничений. Где асимптота будущего? В какой момент мы достигаем границ физического мира? Сколько длится экспоненциальный рост, и в какой момент он заканчивается?

Майкл Вассар: Трудно сказать, где это заканчивается. Возможно, что еще не сейчас — еще очень многое нужно сделать. Если что-то происходит х раз подряд, и нет других переменных, единственный способ подумать о шансе, что это случится еще раз, это оценить по формуле (x+1)/(x+2). Это очень грубый прием, но он может быть довольно полезным.

Обри ди Грей: Курцвейл допускает, что вы получаете S-кривые. Но на смену этим кривым могут прийти новые S-кривые, и каждый раз парадигма будет совершенствоваться. Склейте все эти кривые воедино, и вы получите S-образную мегакривую. Очевидно, внутри физических законов это предел, до которого вы можете продвинуться. Но мы пока не добрались до этих проблем.

Соня Аррисон: В каком-то смысле, вещи замедляют ход. Но это нормально. Необходимость порождает все изобретения. Появятся другие вещи, которыми можно будет заниматься. Всегда будет новая экспоненциальная кривая.

Вопрос из аудитории: Мы в Stanford Transhumanist Association заинтересованы в открытом диалоге о последствиях технологических изменений, и мы проводим много исследований на предмет того, как основные эмоции, например, страх или сочувствие, влияют на оценку технологий человеком. Какие, на ваш взгляд, пути наиболее эффективны, чтобы заинтересовать людей идеями трансгуманизма?