Александр Бард - Netократия. Новая правящая элита и жизнь после капитализма

Наука унаследовала задачу религии по обеспечению нашему существованию и истории смысла, Карл Маркс был прав. Единственно реальные объекты веры буржуазной демократии – это экономический рост и научная рациональность. Это значит, что в конечном итоге все наши политические и общественные институты покоятся на заведомо ненадёжном наборе ценностей. Все находится в движении. Рациональность должна не только действовать рационально, но все больше выполнять также и функцию иррациональности. Это касается всей доминирующей парламентской идеологии, от правых долевых течений, и всех, кто между ними: все уповают на рациональность. Даже окутанные романтическим ореолом движения по защите окружающей среды обращаются к научной рациональности, когда нападают на науку и ее применения. Как выразился британский писатель и журналист Брайан Эплъярд, 'экологизм – это способ обернуть науку против самой себя'. Мы верим в науку, но во что же именно мы верим, если знаем, что постоянно находимся на пороге новых открытий?

Эксперты – новые священнослужители, наши проводники в вопросах духовности и морали, объясняющие и наставляющие нас по поводу вновь возникающей информации. Статистика – язык этой касты оракулов, а информация представлена в виде науки. Но какое значение имеет, если, к примеру, значительно изменилось соотношение количества рождаемых близнецов и женщин-полицейских? Что в действительности означает то, что у иммигрантов с одного континента интеллект выше, чем у иммигрантов с другого? Что это вообще означает – более высокий интеллект? Народные массы, ограниченные в знании, но зато с избытком информированные, обречены находиться в самом низу социальной структуры, полагаясь исключительно на самые последние истины, в их самой банальной и вульгарной форме. Многочисленные потоки противоречивой информации несут одно важное послание – не доверяйте вашему опыту и ощущениям, внимайте самой последней истине! Но эта самая последняя истина быстро сменяется самой-самой последней, и просто невозможно вообразить, что какая-то информация, какое-то сочетание новых фактов может сколько-нибудь заметно изменить существующий порядок вещей: отчасти, из практических соображений, поскольку факты настолько ненадежны и сменяются с такой быстротой, отчасти, из чисто теоретических предпосылок, поскольку отсутствует контекст, характерный для общества в целом, который позволил бы определить область применения таких фактов.

Классическая предпосылка демократии – так называемая общественность, составленная из граждан с общими интересами и ответственностью за состояние общества в целом – по сути, никогда не существовала. Вместо этого, под усиливающимся давлением информации, народные массы и наиболее заметно – амбициозный средний класс, так напугавший в свое время правящую элиту XIX века, трансформировались в управляемое и разрозненное множество антагонистических групп, разделенных по интересам. Значит, все эти статистические выкладки, все эти псевдонаучные общественные исследования, другими словами, весь этот поток новой информации, вполне доступный, когда мы прикладываем усилия, чтобы сделать мир чуть более понятным, являются, заимствуя метафорическое описание психоанализа Карла Крауса, 'именно тем психическим заболеванием, для которого являются лекарством'. Или, словами Дэвида Боуи, 'это все равно, что тушить пламя бензином'.

Благородная мысль, основанная на философии эпохи Просвещения: факты говорят сами за себя, и разум неизбежно победит. Привилегии исчезнут, и на Земле восторжествует справедливость. Томас Джефферсон был одним из тех, кто выразительно говорил о 'диффузии информации' как о краеугольном камне своих политических убеждений. Свободная пресса стала воплощением этой добродетели свободы. Ускоренное распространение информации посредством газет не только обеспечило поддержку прогрессивным идеям, но также создало платформу, на которой люди могли проявлять свои врожденные способности к рациональному мышлению, а также реализовывать свое естественное право, принимая участие в общественной жизни.

Сначала так оно все и было. Информация в целом, и газеты, в частности, были эффективным оружием в руках буржуазии, которая перехватывала рычаги управления у устаревшего режима. Но как только власть захватывалась и укреплялась, у новой правящей элиты пропадало желание продолжать эксперимент. Свобода быстро снова становилась дефицитом, и те же самые люди 'с врожденными способностями' и 'естественными правами' вдруг переставали появляться на страницах газет. Если в XVIII столетии газеты и памфлеты, критически настроенные по отношению к власти, еще отражали подлинные революционные взгляды, то в XIX веке пресса стала инструментом самой власти, с помощью которого обществом стали сознательно манипулировать, а общественное мнение фабриковать. Это значит, что считать прессу и информацию оружием все еще правильно. Но также важно следить за тем, чей палец на спусковом крючке этого ружья, и чьи интересы этот человек представляет.