Робин Уолл Киммерер - Голос земли. Легендарный бестселлер десятилетия о сокровенных знаниях индейских племен, научных исследованиях и мистической связи человека с природой

Мы могли бы начать с того, что послушали бы Уолли. Есть такие, кто попытается продать дары, но, как говорит Уолли, имея в виду священную траву: «Не покупайте ее». Отказ от участия в этом – моральный выбор каждого. Вода – это дар для всех, не предназначенный для покупки и продажи. Не покупайте ее. Когда пища, взятая из земли, истощает почву и отравляет наших сородичей ради получения более высоких урожаев, не покупайте ее.

К примеру, земляника никому не принадлежит. И только меновые отношения, которые мы выбираем, определяют, станем ли мы делиться ею как общим даром или же будем торговать ею как товаром. Очень многое зависит от этого выбора. На протяжении длительного промежутка истории человечества, а кое-где и по сей день, общность природных ресурсов была незыблемым правилом. Но кто-то решил иначе и придумал другое социальное устройство, в котором все является предметом купли-продажи. Рыночная экономика распространилась повсюду со скоростью лесного пожара, и ее результаты оказались несправедливыми: с ростом благосостояния человека мир природы все более опустошается. Это всего лишь факты, о которых мы напомнили сами себе, а ведь мы вольны отнестись к этому иначе, чтобы все исправить.

В нашей ранней истории сохранялись и поддерживались природные экосистемы, от которых мы зависим, это был путь благодарности и восхищения богатством и щедростью мира. Постарайтесь дарить в ответ, гордясь родством с этим миром. Выбор за нами. Если устройство мира – это товарообмен, мы будем становиться все беднее. Но если предпочесть обмен дарами, мы все обогатимся.

В детстве, в ожидании, когда земляника созреет, я обычно съедала кислые белые ягоды – иногда от голода, но в основном от нетерпения. Я осозначала, что лишаю себя в будущем настоящего удовольствия, но все равно срывала ягоды. К счастью, наша способность к самоограничению со временем растет и зреет, как ягоды под листьями. Со временем я научилась быть чуть более терпеливой. Помню, как я лежала на поляне и смотрела на проплывающие облака, перекатываясь на живот каждые несколько минут, чтобы проверить, как растут ягоды. В детстве я думала, что изменения могут происходить быстро. Теперь я стала взрослой и знаю, что преобразования происходят медленно. На Черепашьем острове уже четыре века царит сырьевая экономика, когда съедаются все белые ягоды и все остальное. Но люди устали от кислого привкуса во рту. Мы очень хотим снова жить в мире, состоящем из даров. Я чувствую его приближение, как аромат спелой земляники, разносимой ветром.

Раньше наш народ называли людьми на каноэ, пока нас не заставили ходить пешком. Мы жили на берегу озера, пока нас не заставили бросить наши хижины и скарб. Наши люди держались вместе, пока нас не раскидали в разные края. У нашего народа был язык, на котором мы возносили хвалу наступившему дню, пока они не заставили нас забыть его. Но мы не забыли его. Точнее, не совсем забыли.

В детстве большую часть лета по утрам меня будил звук хлопнувшей дверцы надворной постройки – скрип петель и глухой стук. А потом я постепенно просыпалась под смешанные звуки пения виреонов и дроздов, плеск воды на озере и, наконец, шум, с которым отец накачивал бачок походной горелки. К тому времени, когда мы с моим братом и сестрами выбирались из спальных мешков, солнце уже поднималось над восточным берегом, вытягивая туман с озера длинными белыми завитками. Маленький алюминиевый потертый кофейник на четыре чашки, почерневший от копоти костра, уже гремел крышкой.

Каждое лето наша семья отдыхала в горах Адирондак, сплавляясь по рекам на каноэ и ночуя в палатках. И каждый день начинался именно так. Я и сейчас представляю отца в красной клетчатой шерстяной рубашке, стоящего на вершине скалы над озером. Когда он снимает кофейник с плиты, утренняя суматоха прекращается; мы и без напоминаний знаем, что настало время сосредоточиться. Он стоит у края палатки с кофейником в руках, придерживая крышку сложенной прихваткой, и выливает кофе на землю густой коричневой струей.

Солнце отражается в струе, разделяя ее на полоски янтарного, коричневого и желтого цвета, пока она льется на землю, и от нее в морозном утреннем воздухе поднимается пар. Повернувшись лицом к утреннему солнцу, отец льет кофе и произносит в полной тишине: «Это наш дар богам Тахавуса». Струя льется вниз по гладкому граниту, сливаясь с озерной водой, такой же чистой и коричневой, как кофе. Я смотрю, как она стекает, собирая по пути кусочки бледного лишайника, наполняя влагой маленький клочок мха и попадая в расщелину у кромки воды. Мох набухает от жидкости и раскрывает свои листики под лучами солнца. Тогда и только тогда отец наливает кофе себе и маме, которая стоит у плиты и печет блины. Так начинается каждое утро в северных лесах – со слов, которые предшествуют всему остальному.