Стивен Хёрд - Усоногий рак Чарльза Дарвина и паук Дэвида Боуи. Как научные названия воспевают героев, авантюристов и негодяев

И такое отношение – не просто пережиток прошлого. До недавнего времени никто не присваивал названий в честь Джеймса Уотсона, одного из первооткрывателей структуры ДНК, также широко известного своими расистскими и сексистскими взглядами и до сих пор в них не раскаявшегося. Можно назвать это упущение удачным, но длилось оно недолго. В марте 2019 г. Уотсон все-таки получил свой вид: в его честь назвали индонезийского долгоносика Trigonopterus watsoni. T. watsoni не самый крупный и не самый красивый вид своего рода, но это слабое утешение. Конечно, есть множество названий вроде T. watsoni и G. cuvieri ; в конце концов, существует длинный перечень названий, увековечивающих память тысяч ботаников, зоологов, исследователей, полевых коллекционеров, лаборантов и т. д. Трудно представить, что среди всех этих людей не нашлось примеров всевозможных человеческих недостатков.

Что же делать с увековечиванием людей, чье поведение можно назвать предосудительным? Мы можем – и должны – осудить обращение Джеймса Брауна с женщинами и представления Жоржа Кювье о расах. Но неужели нам теперь нельзя произносить их имена или мы должны сожалеть о том, что память о них сохранена в научных названиях? Однозначного ответа на этот вопрос нет, но я бы предположил, что иметь несколько видов, названных в честь сомнительных личностей, не так уж и плохо. Потому что иначе придется делить людей, в честь которых предполагается называть биологические виды, на однозначно хороших (достойных такой чести) и однозначно плохих. Это очень наивный взгляд на человечество, потому что такое четкое разделение невозможно. Скорее люди представляют весь спектр человеческих достоинств и недостатков – от святости до невообразимой порочности. Считать иначе – значит лицемерно восхвалять чьи-то достоинства, просто чтобы эти люди попали в разряд «хороших», а потом (осознанно или нет) закрывать глаза на любые их недостатки, стараясь сохранить такое мнение о них. И дело не только в этом: наше восприятие и оценка поведения людей меняется в зависимости от культуры и эпохи. Как с этим быть – сложный вопрос, который обсуждается постоянно и касается не только научных названий: стипендии имени Сесиля Родса, оперы Вагнера, искусство Пикассо и многое другое заслуживают вдумчивого рассмотрения. Названия могут отмечать чьи-то заслуги, но могут также служить напоминанием о бесчестных поступках. Но если они вдохновляют любознательных людей узнать больше о тех, кого эти названия увековечивают, возможно, они смогут послужить напоминанием о том, что в большинстве из нас есть понемногу и от святого, и от грешника.

Хотя, думаю, все согласятся с тем, что Гитлер стоит в этом ряду особняком. Как и Anophthalmus hitleri .

По общему признанию, мир был бы лучше, если бы эта конкретная жужелица называлась как-то иначе. Но насколько лучше? Да, антисемитизм, ксенофобия и все другие одиозные доктрины ультраправых нанесли человечеству огромный ущерб; к сожалению, нет никаких признаков того, что этот идиотизм скоро останется в прошлом. Но едва ли существование названия Anophthalmus hitleri внесло сколько-нибудь существенный вклад в этот ущерб. Конечно, мы должны по возможности избегать столь явно постыдных названий; но боязнь присвоить неверное название не должна вынуждать нас отказываться от практики давать названия в честь каких-либо личностей. Ведь это замечательная возможность отметить чьи-то заслуги, кого-то заинтересовать и научить новому.

Мы даже можем получить важный урок от такого названия, как Anophthalmus hitleri , поняв, что ученые тоже люди и не застрахованы от искушения или зла. Оскар Шайбель как ученый (хоть и любитель) и человек решил, что Гитлер достоин почестей. Мы можем и должны порицать это решение, но не следует забывать, что Шайбель имел возможность его принять.

Летом 1854 г. ботаник Ричард Спрус лежал в гамаке в Майпуресе на берегу реки Ориноко в Восточной Колумбии и страдал от приступов малярии. Болезнь в конце концов удалось победить (и спасти его жизнь) при помощи хинина – препарата, извлеченного из коры южноамериканских деревьев рода Cinchona . Поэтому неудивительно, что спустя несколько лет Спрус сыграет важную роль в переселении хинных деревьев из их родного Эквадора в Индию. Благодаря его подвигу дешевый хинин стал доступен людям во всем мире и спас миллионы жизней. Однако это также вызвало гнев правительств некоторых южноамериканских стран, которые беспокоились (и, как оказалось в конечном счете, совершенно оправданно), что европейские колониальные державы монополизируют производство хинина и разрушат их собственное производство. Трудно сказать, был ли экспорт цинхоны актом гуманизма, колониализма или же биопиратством, а может, всем сразу, но участие в этом Спруса стало удивительной главой в еще более удивительной истории. Время, проведенное в гамаке в Майпуресе, было лишь небольшим эпизодом в эпическом 15-летнем путешествии ботаника по всей тропической Южной Америке. Спрус преодолел тысячи километров по рекам и тропам, перенес все мыслимые и немыслимые лишения и невзгоды и помимо того, что собрал коллекции хинного дерева, отправил европейским ботаникам более 7000 образцов растений – сотни из них оказались новыми для науки видами. Поездка вышла триумфальной, но она стоила Спрусу здоровья, и он неоднократно побывал на краю гибели.