Венки Рамакришнан - Генетический детектив. От исследования рибосомы к Нобелевской премии

Премию по химии объявляли в среду. Часто ее вручают попеременно то химикам, то биохимикам. Это зачастую вызывает ропот со стороны первых, мол, их награда может присуждаться людям, почти не разбирающимся в химии. Поскольку премию «за условную биологию» вручали годом ранее, я счел, что рибосома на этот раз на нее не претендует и придется ждать еще год. И забыл о ней. На полпути до работы у моего велосипеда спустила шина, пришлось добираться пешком.

Опоздал на работу, пришел в угрюмом настроении – и тут зазвонил телефон. Я ответил резко, но женский голос на другом конце провода попросил меня оставаться на линии – ведь это важный звонок из Шведской академии наук. Я сразу заподозрил в этом изысканный розыгрыш, устроенный кем-то из моих друзей, например Крисом Хиллом или Риком Уоббе, обожавшим такие шутки. Крис однажды написал письмо Гаю Додсону, возглавлявшему официальный комитет, собеседовавшему меня перед приемом на работу в LMB, и заявил, «хорошо, что вы были готовы посодействовать, чтобы выручить Венки, у которого здесь в Юте проблемы – но, с другой стороны, не так ему там и плохо, конкуренция-то поменьше, чем в Великобритании». Гай в панике позвонил мне в Юту, чтобы удостовериться, не кинул ли я в последний момент и его, и всю LMB.

Наконец трубку взял шведский ученый, представившийся Гуннаром Эквистом, и сообщил, что я удостоен Нобелевской премии по химии совместно с Томом Стейцем и Адой Йонат за работу, посвященную исследованию структуры и функций рибосом. Когда он закончил свою речь, возникла небольшая заминка. С одной стороны, это была единственная компания лауреатов, в которой могло бы найтись место мне; это означало, что комитет признал: именно расшифровка атомных структур изменила всю эту дисциплину. Но мне все равно было сложно в это поверить, особенно учитывая мою прежнюю размолвку с Мансом Эренбергом на конференции в Телльберге и последующее вхождение Манса в состав Нобелевского комитета. Поэтому я сказал собеседнику, что не верю, несмотря на очень натуральный шведский акцент! В тот момент кто-то на другом конце провода рассмеялся, и я подумал: вероятно, у них там включена громкая связь. Если все было по правде, то там определенно должен был присутствовать Манс Эренберг; поэтому я спросил, можно ли позвать его к телефону. Засмеялись еще сильнее, после чего трубку действительно взял Манс. Он поздравил меня и сказал, что я эту премию заслужил – но он говорит об этом в последний раз! Затем, вероятно догадываясь о моем неоднозначном отношении к премиям, он демонстративно спросил: «Вы ведь приедете и примете ее?» Вдруг я осознал, что все это – правда. Меня часто спрашивают, что я почувствовал, когда только понял это, но весь масштаб происходящего дошел до меня лишь постепенно. Разумеется, я не ощутил такого же взрыва восторга, с которым дал Брайану «пять» на брукхейвенском синхротроне, когда мы впервые увидели пики вольфрамовых кластеров, либо как в тот момент, когда увидели аномальные пики в Аргонне и поняли, что структура нам поддалась.

Иногда, когда меня спрашивают о премии, я отшучиваюсь: ну кому захочется ехать в Швецию в холодном и пасмурном декабре, а там довольствоваться плохой вегетарианской пищей. Иногда я фантазировал – а если бы я отклонил премию? Но реальность такова, что, независимо от твоего абстрактного отношения к премиям, очень сложно взять и отказаться от них, особенно если награда столь грандиозна, как Нобелевская премия. Исключительно приятно знать, что твои коллеги-ученые такого высокого мнения о тебе. Кроме того, это отличная дань уважения студентам, постдокам и остальному коллективу, всем, кто рисковал своей карьерой, участвуя в проекте, и без кого ничего не удалось бы достичь. Разумеется, деньги тоже всегда кстати. Это признавал даже Ричард Фейнман, презиравший награды.

Тогда я осознал, насколько целостным человеком был Манс. Очевидно, он отмел наши с ним разногласия по отдельно взятому аспекту работы и смог увидеть общую картину. Когда дискуссия идет на таком уровне, достаточно лишь немного поднажать, чтобы потопить кандидата. Будь он хоть немного мстителен, он мог бы просто исключить меня из обсуждения, и никто бы этого не заметил. Вероятно, именно благодаря порядочности таких людей, как он, Нобелевская премия до сих пор ценится столь высоко, несмотря на все порождаемые ею противоречия.

Затем, чтобы поздравить меня, к телефону также подошли Андерс Лильяс и Гуннар фон Хейне. Наконец мне сказали, что я могу сообщить новость жене, но больше – никому до официального объявления.