Грегори Бернс - Что значит быть собакой. И другие открытия в области нейробиологии животных

В самом начале своих поисков я узнал от Слайтхолма, что в мире сохранилось четыре экземпляра мозга тилацина. Берлинский и оксфордский, скорее всего, слишком сильно повреждены, поэтому их можно сразу сбросить со счетов. Смитсоновский экспонат, хоть и усохший, все же был в хорошем состоянии. Кроме него оставался только один, в Австралии.

Австралийцы ревностно оберегают все останки тилацинов. И хотя на аукционах иногда всплывают якобы тилациновые шкуры, впоследствии они часто оказываются подделкой. Бóльшая часть останков по-прежнему находится в Австралии, и музейные экспонаты вряд ли выпустят за пределы страны [124] C. Bailey, Lure of the Thylacine: True Stories and Legendary Tales of the Tasmanian Tiger (Victoria, Australia: Echo Publishing, 2016). . Поэтому о том, чтобы сканировать австралийский экземпляр, я даже не помышлял.

Зато помышлял Кен. Ему уже доводилось работать с Австралийским музеем в Сиднее – делать МРТ некоторых образцов мозга из коллекции млекопитающих. Хотя Кена интересовали однопроходные, во время одного из своих визитов в музей он заметил мозг сумчатого волка в банке с формалином.

«Кажется, хорошо сохранился», – написал мне Кен по электронной почте.

Поскольку просить у музея прислать мне экспонат на время было заведомо бесполезно, мне оставалось только одно – отправляться с Сидней самому и сканировать его там. К счастью, в университете Кена имелся аппарат МРТ мощностью 9,4 Тл для работы с мозгом животных. В три раз мощнее, чем наш томограф в Атланте. Более высокая напряженность магнитного поля обеспечивает более сильный сигнал, а значит, мы сможем сканировать в более высоком разрешении.

Музей согласился предоставить Кену экспонат, но только на очень жестких условиях. В идеале нам хотелось бы получить его на несколько дней, потому что на упаковку его в контейнер с инертной жидкостью и возню с настройками требовалось какое-то время. Каждый мозг своеобразен, а образцы такой давности тем более непредсказуемы. Однако оставлять экспонат у себя на ночь нам разрешили бы лишь при наличии охраны, оплату которой мы себе позволить не могли. Кроме того, нам пришлось бы оформить страховку, что тоже грозило огромными сложностями, поскольку определить ценность образца в данном случае – это примерно как определять ценность «Моны Лизы». В конце концов мы пошли на компромисс – забрать образец на один день. То есть нам предстояло как-то исхитриться проделать всю работу за восемь часов.

Итак, мой путь лежал в Австралию. А оттуда уже и до Тасмании рукой подать.

Последнее мое известное местонахождение зафиксировано ближайшей вышкой тасманийской сотовой связи – в пятнадцати километрах к юго-востоку, там, где я свернул с шоссе на лесовозную грунтовку. Полчаса я ехал по ней в полнейшем одиночестве, пока впереди не показалась ответвляющаяся от грунтовки и уходящая в чащу колея, помеченная скромной табличкой «№ 5». Я осторожно повел арендованную машину по этой колее под склонившимися почти горизонтально деревьями, стараясь не обращать внимания на то, что лес явно не желает впускать меня. Так я одолел еще километр, пока, наконец, не уперся в ворота, преградившие дальнейший путь.

Оттуда я двинулся пешком – и чуть не пропустил тропинку, больше напоминающую разрыв в кустарнике. Единственным указателем служила полоска изоленты на ветке.

Зря, конечно, я полез в буш в одиночку. Все мои припасы составляли бутылка воды, два зерновых батончика и письменные указания, как добраться до места, где последний раз видели дикого тилацина. Ботинки промокли через первые же сто метров ходьбы по этим первобытным джунглям. Лет тридцать назад я бы ни секунды не пожалел, что сунулся в глухой тасманийский лес без провожатых. Но сейчас постепенно осознавал всю глупость этой затеи. Хотя, собственно, единственная глупость – это отправиться одному. А в остальном все совершенно резонно.

Как мы с Питером убедились на примерах других животных, чтобы правильно интерпретировать анатомию мозга, необходимо представлять себе экологическую нишу, занимаемую данным видом, и его поведение. Пытаясь выяснить, каким образом слуховые пути в мозге дельфина обеспечивают и обычный слух, и эхолокацию, мы опирались на огромный массив данных о физиологии и морской среде обитания дельфинов. Работая с мозгом морских львов, мы обращались к исследованиям Фрэнсис Галлэнд, посвященным воздействию домоевой кислоты и позволявшим связать повреждения гиппокампа с припадками и нарушениями памяти.