Станислав Дробышевский - Палеонтология антрополога. Книга 2. Мезозой

Всеядность гарантировала любопытство и сообразительность. Любое специализированное животное уступает всеядному в поисковом поведении. Одно дело, когда задача, например, всю жизнь ковырять термитники: вчера термитники, сегодня термитники, завтра, через миллион лет… При таком раскладе достаточно раз и навсегда прописать поведение в инстинкте — и успех обеспечен (до тех пор, пока термиты не вымрут или не эволюционируют). Другое дело, если вчера мы ковыряли термитники, сегодня будем собирать плоды, завтра искать птичьи яйца, а потом и вовсе что-то новенькое, доселе неиспробованное. Тут уже надо напрягать мозг, запоминать богатые места и плодоносные сезоны, исхитряться и мудрить, иногда очень быстро принимать решения, если, скажем, фрукт или насекомое незнакомы и нужно определить по косвенным признакам его съедобность или ядовитость. Тут уж в маленьком мозге все возможности никак не пропишешь, познание мира должно быть динамичным и происходить через обучение. У человека это достигло апофеоза: мы должны учиться даже ходить и общаться с себе подобными. Кроме прочего, всеядность придала нам немалый заряд экологического пофигизма: в гораздо более поздние времени благодаря ей приматы смогли спуститься с деревьев в саванну и начать охотиться, а нынче способны лопать такую гадость, от которой воротят нос даже бродячие псы.

Древесность, во‐первых, способствовала всеядности, а во‐вторых, обеспечила все прочие наши особенности. Богатые леса с кучей цветковых растений с разнообразными плодами и листьями, а также множеством насекомых и прочей мелкой живности были отличным полигоном для универсализма. Кроме того, сложное ветвление и плотность крон цветковых, с одной стороны, требовали хитрых способов локомоции, с другой — позволяли легче избегать хищников. Хищники — мелкие динозавры и птицеподобные твари — не оставляли предков в покое. Но тероподы и энанциорнисы лазали по деревьям по старинке, как привыкли ещё в триасе и юре, когда наловчились карабкаться по вертикально-горизонтальным лесенкам голосеменных, раскорячивши в стороны когтистые ручки-цеплялки на подъёме и вспархивая при спуске. В новой хитро-трёхмерной среде подвижные лапки плацентарных с зарождающимся противопоставлением большого пальца и повышенными прыгательными способностями были чрезвычайно актуальны. В дальнейшем это помогло сформироваться прямохождению при спуске на землю, трудовой кисти и орудийной деятельности.

Жизнь на ветвях меняет органы чувств. Обоняние становится менее актуальным: кто знает, откуда ветром принесло этот запах? В осязании преобладание переходит от вибрисс к пальцам: всё же ветки и листья не слишком густы и не прикасаются к мордочке, а ручками всё время приходится что-то щупать. Слух остаётся более или менее прежним. Преимущество же однозначно оказывается за зрением: прыгать на ощупь или на слух долго не получится — деревья высокие, отбор суров. Через некоторое время это неизбежно приводит к бинокулярности (объёмному зрению, когда оба глаза смотрят вперёд, а не в разные стороны), так как необходимо очень точно оценивать расстояние, а также к быстроте соображения, ведь рассчитывать силу и дальность прыжка надо моментально, иначе кончик веточки подогнётся, упадёшь и разобьёшься. Насекомо-фруктоядность с древесностью вместе двигали отбор в сторону восстановления цветного зрения, утерянного за миллионолетия динозаврового ига и ночного образа жизни: полезно уметь распознавать красно-жёлтые пятна в зелёной листве (между прочим, и многие хищники именно такого цвета, не нарочно, а потому, что другие звери-дальтоники всё равно не замечают оранжевого леопарда в изумрудной кроне, а расчленяющий эффект пятнышек и вовсе делает его невидимкой).

Одновременно безопасность жизни на тонких веточках, куда не могли забраться крупные хищники, позволила перейти к K-стратегии размножения: можно рожать мало детёнышей, долго и усиленно о них заботиться, а потому процент выживших потомков останется вполне достаточным. У одного детёныша мозгов от рождения может быть больше, чем если поделить их на десяток отпрысков. Долгое детство и бережное воспитание позволяют закачать в эти мозги массу полезной информации, причём каждый раз другой, нужной именно здесь и сейчас, актуальной в данных условиях. Между делом долгая зависимость детёныша от матери приводит к их эмоциональной привязанности, то есть развитию эмпатии и доброты, а кочевая жизнь с постоянными прыжками и тряской гарантирует цепкость ручек — держаться-то за маму надо (сумчатые решили это надёжнее — сумкой, но как раз из-за надёжности остановились в этом направлении). Древесная безопасность позволяет жить достаточно открыто и много общаться, не особо скрываясь, это развивает зрительную коммуникацию (в том числе мимику и жестикуляцию), а также звуковую (в будущем — речь). В богатой среде можно жить сравнительно большими группами, чтобы было с кем потусоваться, но всё же и не слишком многочисленными, дабы сообщество не превратилось из сплочённой компании, где все знают друг друга, а индивид кое-что значит и право имеет, в бессмысленное стадо, где личность растворяется в статистике выживания.