Петр Кропоткин - Взаимная помощь среди животных и людей как двигатель прогресса

Деревенская община представляла собою естественно выросшее учреждение, а потому полного однообразия в ее построении не могло быть. Вообще говоря, она являлась союзом семей, считавших себя происходящими от одного общего корня и владевших сообща известной землей. Но у некоторых племен, при известных обстоятельствах, семьи чрезвычайно разрастались, прежде чем от них почковались новые семьи; в таких случаях, пять, шесть или семь поколений продолжали жить под одной кровлей или внутри одной загороди, владея сообща хозяйством и скотом и собираясь для еды перед общим очагом. Тогда слагалось то, что известно в этнологии под именем «неделеной семьи» или «неделеного домохозяйства», какие мы до сих пор встречаем по всему Китаю, в Индии, в южно-славянской «задруге» и случайно находим в Африке, в Америке, Дании, Северной России, в Сибири («семейские») и Западной Франции [146]. У других племен, или же при других обстоятельствах, которые еще в точности не определены, семьи не достигли таких больших размеров; внуки, а иногда и сыновья, выходили из домохозяйства тотчас по вступлении в брак, и каждый из них клал начало своей собственной ячейке. Но как деленые, так и неделеные семьи, как те, которые селились вместе, так и те, которые селились врозь, по лесам, все они соединялись в деревенские общины. Несколько деревень соединялись в роды, или племена, а несколько родов соединялись в союзы, или конфедерации. Таков был общественный строй, который развился среди так называемых «варваров», когда они начали оседать на более или менее постоянное жительство в Европе. Нужно помнить, однако, что слова «варвары» и «варварский период» употребляются здесь, вслед за Морганом и другими антропологами — исследователями жизни человеческих обществ — исключительно для обозначения периода деревенской общины, следовавшего за родовым бытом — до образования современных государств .

Долгая эволюция потребовалась на то, чтобы род стал признавать отдельное существование в нем патриархальной семьи, живущей в отдельной хижине; но, даже после такого признания, род, все-таки, вообще говоря, еще не признавал личного наследования собственности. При родовом строе, те немногие вещи, которые могли принадлежать отдельной личности, уничтожались на его могиле, или погребались вместе с ним. Деревенская же община, напротив того, вполне признала частное накопление богатства в пределах семьи и наследственную его передачу. Но богатство понималось исключительно в форме движимого имущества, включая сюда скот, орудия и посуду, оружие и жилой дом, который, «подобно всем вещам, могущим быть уничтоженными огнем», причислялся к той же категории [147]. Что же касается до частной поземельной собственности, то деревенская община не признавала, и не могла признать ничего подобного и, говоря вообще, не признает такого рода собственности и по настоящее время. Земля была общей собственностью всего рода или целого племени, и сама деревенская община владела своею частью родовой территории лишь до тех пор, пока род или племя — точных границ здесь нельзя установить — не находил нужным нового распределения деревенских участков.

Так как расчистка земли из-под леса и распашка целины в большинстве случаев производились целыми общинами, или, по крайней мере, объединенным трудом нескольких семей, — всегда с разрешения общины, — то вновь очищенные участки оставались за каждой семьей на четыре, на двенадцать, на двадцать лет, после чего они уже рассматривались как части пахотной земли, принадлежащей всей общине. Частная собственность, или «вечное» владение землею, были так же несовместимы с основными понятиями и религиозными представлениями деревенской общины, как ранее они были несовместимы с понятиями родового быта; так что потребовалось продолжительное влияние римского права и христианской церкви, — которая вскоре восприняла законы языческого Рима, чтобы освоить варваров с возможностью частной земельной собственности [148]. Но даже тогда, когда частная собственность или владение на неопределенное время было признано, собственник отдельного участка оставался в то же время совладельцем общинных пустошей, лесов и пастбищ. Мало того, мы постоянно видим, в особенности в истории России, что когда несколько семейств, действуя совершенно порознь, завладели какой-нибудь землей, принадлежавшей племенам, на которых они смотрели как на чужаков, семьи захватчиков вскоре объединялись между собой и образовывали деревенскую общину, которая в третьем или четвертом поколении уже верила в общность своего происхождения. Сибирь по сию пору полна таких примеров.