Кирилл Киннари - ВЕЧНЫЕ МЫ

Вздох.

— А ещё... про платье было?...

— ...Надень длинное, длинное, тяжёлое красное платье со шлейфом и иди, через огромный зал, иди как сквозь воду, бреди к берегу, и свались у ног, дойдя: обрушься, вспучь юбочную волну, выдохни, затихни в бархатных руинах...

— ...О-о... Маш, а у нас же есть такое?

— ...Платье-то?... Ну... найдём, только... тебе красное пойдёт ли, не знаю... и подшить надо будет...

— Ой, Маш...

Шум вставания. Кошачий спрыг.

— Прям сейчас... давай? Успеем до вечера?

Кошачьи шаги удаляются.

Плавится воск. Падают сны. Веки летят.

Веки ясны памятью звезд, губы не спят:

плечи, стихи, дальше везде. Страшно рукой.

Крепче, стыдней. Облако-мир. Вот ты какой.

Здравствуй, пойми, не оглянись, я прошепчу,

новая жизнь, первая мысль, страшно лучу

в мире лететь. Дерево — сон, ветки в пути.

Много ли в том? Это не смерть. Миру расти.

Мне принимать, плавиться, течь, стискивать, знать.

Господи, лечь. Не удержать. Не удержать.

Тело. Душа. Брызги стекла. Обморок свеч.

Души. Тела. Плакать, дыша. Плавиться. Течь.

Вот же зачем. Теперь это в нас. Теперь это мы —

мы навсегда, мы насовсем, мы не рабы,

мы полнота. Дай нагляжусь. Мы полнота.

Ясно ежу. Птице светло. Смерть, да не та.

Мысленный дом. Медленный свет. Тени чисты.

Прошлого нет. Падает сон. Я это ты.

— А знаете, что самое-то нельзяшное? Я сам недавно понял. (Кать, не убегай пока, а?...) Слушайте: писать про нас нельзя. Слова это смерть! Да, да, мы все чего-то пишем, и про себя, о чём же нам петь ещё... это всё чудесно, и сколь угодно талантливо, и просто... отправление здорового организма... но! Это должно оставаться фрагментарным. Нельзя «всю историю». Нельзя «всю правду». Общий нарратив — табу. Нельзя делать роман...

— Да почему?...

— ...Максимум — газетный очерк... ну или уж монографию. А почему — да потому что мы тут, друзья мои, зажились. Слишком у нас хорошо для романа, понимаете? Скучно. Расслабились, раздобрели... если честно писать как есть, точнее как мы ощущаем... будет не текст, а мастурбация. И будет соблазн придумать развязку, трагедию... а это уж совсем нельзя, и не из суеверия, конечно. Просто туфта выйдет, да? Искуственность. Прогрессия Набокова получится — который уж на что умён был, в каждом отдельном тексте концы прятал идеально, но в метатексте за сорок лет всё равно нарисовалось, как на рентгене...

— Что за...

— Да нимфетки его. Которых уж так хотелось всю жизнь. Но и... понимал: нельзя дать себе волю и просто написать как хочется. Это будет провал, будет анти-литература. В литературе обязательна трагедия, облом. Моральный урок. «И понял вдруг, что я в аду»... И он раз за разом подступался к этой теме и писал — с обязательным адом. Но в чём штука-то: на продольном срезе всё равно видно, как всё сползает, как ад этот с каждым разом всё позднее настигает. Смотрите: рассказ «Сказка», 20-е годы — герою всё можно, надо только выбрать, любая будет его; он выбирает нимфетку — и сразу облом, выбрал не так, даже разглядеть не успел. Следующая нимфетка в «Приглашении на казнь», 1935: уже горяче́е, уже разглядел, даже помечтал, даже обнялся невинно, но облом тем более. Повесть «Волшебник» — «черновик Лолиты», конец 30-х: тут уже почти достиг, уже лежит с ней рядом, спящей, уже готов и более чем готов — но она проснулась... облом и смерть. Дальше «Лолита», 50-е: тут уж совсем всё, добился, поимел, насладился. Счастлив ли герой — вопрос, но «он с ней был». Ад и трагедия настигают, но уже в самом конце. И, как финал, «Ада», 60-е: это уже практически порнография, облома нет, точнее он временный — после бурной и наконец-то полностью взаимной любви с двенадцатилетней и потом пятнадцатилетней они просто на время расстаются. Максимум трагедии — изящное самоубийство младшей сестры героини, которая, вишь ты, тоже с героем хотела, а он её отверг. А потом — счастливое воссоединение с героиней и хэппи-энд до старых лет. Поглядывая на постаревшую жену... опасливо так...

— Зато он «ебаться» не писал...

— ...Что?... А, да, Маш, верно... слова fuck у Набокова нет, конечно. Секундочку, проверю... Да. Nor even swive , при всей его любви к словарям. Ну... простим угрюмца, был аристократ всё-таки... Я о другом, что... как видите, никакая гениальность не спасает от таких вот провалов, сползаний. Как в фэнтази — инфляция всемогущества...

— Так ведь он же выдумывал. Писал из головы... эти-то сюжеты? В реальности-то у него ничего ж такого не было? Ну и вот... без твёрдой опоры... сполз, в итоге.