Г.Ярцев - Цой жив ещё...

Змея ослабла, как и бес, но последнему еще хватало сил бороться. Чудом освободив одну лапу, Ш’Айаб взревела, широко распахнув пасть, полную острых зубов, и вонзила когти в окольцевавшее ее тело. Змея зашипела от боли и рваных, колотых ран. Когтистая лапа беса скребла по чешуе, срывая толстую кожу, а затем и шматы мяса, а когда участок дал слабину, Ш’Айаб высвободилась окончательно и уперлась в каанаконду задними лапами, вгрызлась мордой, разрывая остатки мышц, и передними лапами отделила голову от всего остального.

Дыхание искателя участилось, и когда последний выдох застрял в отекшей гортани, из глаз потекли кровавые слезы, а желудок начал сокращаться и кишки скрутило узлом, Цой понял — пора.

Бес отползал, прихрамывая, как калека. Обессиленные лапы то и дело подкашивались, и Цой, сжимая жезл в руке, бежал к нему так тихо, как только мог, пока не оказался достаточно близко и заорал, что было сил. Сгусток слипшейся шерсти напружинился и молниеносно развернулся. Разинутая пасть описала ленивую дугу и Цой, подпрыгнув, угодил в зев. Пасть тут же захлопнулась и инстинктивно проглотила его целиком.

Глотками, проталкивая искателя в желудок, Ш’Айаб водила головой от одной убитой туши к другой, и никак не могла решить, какую доесть первой. Пошатнулась — силы необъяснимо покидали ее, и завалилась на бок. Что-то внутри шевелилось. Брюхо вздымалось все тяжелее, пока дыхание не оборвало вспоровшее утробу черное лезвие. Цой, как порождение чего-то ужасного — голый и скользкий, весь вымокший в желудочном соку, — продрался наружу.

Двести шестнадцать, твердил он, из последних сил волоча вперед налившиеся свинцом тело к припасенному бурдюку, что оставил неподалеку, а добравшись, перевернулся на спину и вдоволь напился воды. Красная линия пореза поперек живота рассосалась, не оставив после себя и следа, стянулись и изуродованные пузырями рытвины по всему телу. Цой обессилено лежал некоторое время и набирался сил.

Полностью восстановившись и, настолько возможно, очистив себя от желчи, искатель уложил добро в ранец и вернулся к убитой ядом самке. Бес не тот хищник, что после смерти позволит легко себя выпотрошить, а Цой — далеко не самый умелый мясник. Чтобы добраться до мочевого пузыря пришлось попотеть и изрядно измазаться в крови, шерсти и в том, что успел переварить желудок. Невыносимая вонь вынудила дышать ртом. В этих зловониях все равно не учуять неприятеля носом, даже Мать с трудом пробивалась к нему, пытаясь предупредить об опасности.

Инструмент был острым; с легкостью входил и разрезал плоть. Все получилось, как он и хотел. Смазав с лица пот и кровь, Цой заканчивал наполнять пустой бурдюк мочой, когда до острого слуха со всех сторон стали доноситься липкие звуки. Огляделся и заметил тусклые отблески на эфемерных телах слизней, что ползли из тоннелей, желая вкусить добычу. Их подгоняло цоканье чьих-то когтей. Плотно закупорив бурдюк, искатель бросился прочь по тоннелям, перескакивая через лужи слизней.

Беги! Беги! — голоса подгоняли рваным лаем собак.

Угодил босой ногой в жидкую массу и ее будто ошпарило, Цой вскричал и едва не упал. Некогда умирать, твердил он себе, вставай и беги. Удержал равновесие и помчался дальше, забыв о боли. Замер, уловив мерцание теней на округлых стенах тоннеля; жизнь в Обелиске не останавливалась ни на секунду. Чутье подсказало, что бояться нечего.

— Теперь нечистота, — проговорил Цой.

Не выросла достаточно.

— Эта бестолковая, — ответил искатель, расчесывая руку и не желая ждать, пока гниль в руке окрепнет. — Нужна та, что в резервуаре. Веди к ней.

По позвонкам пробежали мурашки.

Управлять ей не сможешь.

— Мне и не нужно.

Первородные инстинкты, именно ими в очередной раз собирался воспользоваться искатель, надеясь привести нечистоту к Ядру, а бес, как самый свирепый и тупой хищник из всех ему известных, подойдет как нельзя лучше. Судя по увиденному в Каторге — нечистота, если умела думать, считала также, и будет следовать за ними, питаться их безумной силой, тянуть соки, поглощать одного за другим, пока не окажется у проема.

— Быстробегающий окреп?

Не полностью, но Ш’Айаб не догонят Киануанеу-кеп-пат-та-Кибат.

Цой скривился лицом от вычурных имен бледнолицых. Попытался произнести, но не смог.

— Приведи его к нечистоте. И еще. Слизняк, который взял мою кровь?..

Трогло.

— Он нужен, — кое-что еще не давало покоя: — Я видел, как вакхра принесли в жертву человека, — не сбавляя шага, проговорил искатель, — а потом кость указала прямо на меня.