Письма Чехова 1891-1897

Вашего радушия и гостеприимства и просвещенного участия я никогда не забуду. Когда я рассказываю литераторам, которые вообще не избалованы хорошими приемами, о том, какой прием был оказан мне на Сахалине, то они не верят, что я явился на Сахалин, не имея ни одного письма, ни даже карточки.

Прошу Вас засвидетельствовать мое почтение Вашему семей и принять уверение в искреннем моем уважении и преда.

А. Чехов.

22 февраля 1891 г. Москва.

22 февраль.

Дорогой Алексей Михайлович, прибегаю к Вашему всемогуществу. Мне ужасно хочется посмотреть свое "Предложение", а билета достать не могу. В воскресенье утром идет моя пьеска. Не замолвите ли Вы словечко, чтобы в кассе оставили мне два билета - кресла 7 или 8 ряда, или что есть. Я буду Вам очень благодарен.

Оттепель. Я боюсь, что разольются реки и что не придется нам ехать в Бабкино пить водку из серебряного стаканчика. Сегодня получил письмо от Киселева, просит привезти икры.

Ваш А. Чехов.

М. Дмитровка, д. Фирганг.

22 февраля 1891 г. Москва.

Надежда Васильевна Исаева живет в Гнездниковском пер., д. Яголковского. Ей (по справкам) не больше 30 лет.

Е. М. Шавровой напишу сегодня.

Ваш А. Чехов. На обороте:

Здесь,

Арбат, Никольский пер., соб дом Князю Александру Ивановичу Урусову.

23 февраля 1891 г. Москва.

23 февр.

Здравствуйте, голубчик мой. Ваша телеграмма насчет "Тормидора" смутила меня. Меня страшно потянуло в Петербург, но не ради Сарду и приехавших парижан, а так, здорово живешь. Но практические соображения взяли меня под уздцы. Я сообразил, что надо спешить писать повесть, что я не знаю французского языка и поэтому буду занимать в ложе чужое место, что у меня мало денег и проч. Одним словом, как теперь мне кажется, я плохой товарищ, хотя и поступил, по-видимому, умно.

Повесть моя подвигается вперед. Все гладко, ровно, длиннот почти нет, но знаете, что очень скверно? В моей повести нет движения, и это меня пугает. Я боюсь, что ее трудно будет дочитать до середины, не говоря уж о конце. Как бы то ни было, я все-таки кончу ее. Анне Ивановне поднесу веленевый экземпляр для чтения в купальне. Я желал бы, чтобы ее что-нибудь в воде укусило и чтобы она вышла из купальни рыдающей.

Мне было грустно, когда Вы уезжали. Вообще мне грустно.

Изумительная астрономка кончила со мной французскую грамматику и укатила зачем-то в Петербург. Лавры Ковалевской не дают ей спать, и она, кажется, хочет поступить на курсы.

"Предложения" нет в масленичном репертуаре; очевидно, актеры обиделись, что до сих пор я не был в театре. Вчера опять был Южин - не приняли. Был Немирович - не приняли. На горизонте моем скопляются тучи, и я жду ливня с градом.

Только что приехал Миша из Алексина. Вот так служба! Этак и я бы согласился. Графиня Рошфор отказала нам окончательно. Я думаю, что в счастливые дни медового месяца она не огорчала так мужа своим отказом, как огорчила теперь нас. Где мы теперь будем жить? Я ужасно боюсь серой дачной обстановки со щелями, пятнами на потолке и кухонным чадом, а пожалуй, и в этом году придется вкусить сие.

Пришлите мне денег. У меня их нет и взять, кажется, неоткуда. По моему расчету, я при благоприятных условиях могу получить от Вас до сентября не более тысячи рублей. Соображайтесь с сим, но не высылайте денег почтой, так как я терпеть не могу ходить в почтамт.

Напишите мне о "Тормидоре".

Поклон Анне Ивановне, Борису и прекрасной Насте. "Ах, Настасья, ах, Настасья, отворяй-ка ворота!"

Весь Ваш А. Чехов.

27 февраля 1891 г. Москва.

27 февраля 1891 г.

Многоуважаемый Владимир Осипович!

В дополнение к моему большому письму имею честь препроводить Вашему превосходительству письмо, полученное мною от секретаря Петербургского комитета грамотности г. Кетрипа.

Комитет Добровольного флота уведомил меня, что книги будут доставлены на Сахалин бесплатно.

Новостей нет никаких. Поэт Плещеев получил наследство в два миллиона и занят теперь такими широкими планами, как будто ему не 70, а 18 лет. За ведение дела Плевако получил с него 20 тысяч. Тот же Плевако получил в Варшаве с Бартенева 10 тысяч, т. е. по 1250 руб. за каждый год восьмилетней каторги. Глеб Успенский болен и, говорят, опасно. Актеров осыпают цветами и носят их на руках. Средство Коха провалилось в России окончательно.

Все обстоит благополучно, так что, подобно надзирателям в Дуэ, можно на каждом шагу докладывать: все обстоит благополучно. О Сахалине я не напечатал еще ни одной строки и печатать не буду, пока не напишу своей книжки.