Татьяна Толстая - Река

К мысу радости, к скалам печали ли, К островам ли сиреневых птиц - Все равно, где бы мы ни причалили, Не поднять нам усталых ресниц.

Лиловые миры вздыбились и обрушились, и затопили ждавших и неждавших, и все умерло. Потом - провал. Реквизируют зерно.

Голод был, какого не видали. Хлеб пекли из кала и мезги. Землю ели. Бабы продавали С человечьим мясом пироги.

Не до цветов - хотя красная гвоздика, как пролитая кровь, как обещание пролить еще и еще, уже лежит на могилах первых большевиков. Где ее берут, интересно знать? Летом, наверно, в буржуйских садиках, зимой нарезают из тряпочек и бумажек. Впрочем, есть и такое свидетельство: на Ходынке, на летном поле, еще в 1915 году засеивали кровавыми гвоздиками те места, где разбивались насмерть «авиаторы». Сирень где-то там цветет себе - что ей сделается? - но никто ее не воспевает. Некому. И как-то понемногу забывается, что сирень - это нежная смерть, - вокруг слишком много грубой смерти, а стало быть, и грубого желания жить.

И возвращается она - в тридцатые - как грубая жизненная сила, как мясо, как веник кисти Кончаловского - срезанная секатором, воткнутая в горшок. Невольно думаешь, что он, по инструкции, ухватил крепкой левой рукой Мастера пышные, здоровые ветви, и, прижав букет к разделочной доске, крепкой правой рукой Мастера размозжил нижнюю часть ветвей молот-ком, ободрал лишние листья, кинул в горшок два кусочка сахару, встряхнул и расправил получившееся; да и изобразил. Пышущую свежестью, румяную, тридцать шесть и шесть. И еще раз изобразил. И еще. И Пастернак ее - так же:

Пронесшейся грозою полон воздух. Все ожило, все дышит, как в раю. Всем роспуском кистей лиловогроздых Сирень вбирает свежести струю.

Здоровье. А не кладбище. И еще:

А ночь войдет в мой мезонин И, высунувшись в сени, Меня наполнит, как кувшин, Водою и сиренью.

И вот тоже:

И тучи играют в горелки, И слышится старшего речь, Что надо сирени в тарелке Путем отстояться и стечь.

Сирень прагматическая, сирень в горшках, кувшинах, тарелках, - потому что красиво, потому что здорово; витальная сила, украсить жилище, нарвать-наломать и любоваться, и себе, и людям, победа над слабостью, человек сказал Днепру: я стеной тебя запру! И улучшить ее! И селекция! Великий сиреневый садовод Колесников выводит сотни сортов в саду у станции метро «Сокол», неподалеку от той Ходынки, где вся земля в алых пятнах крови авиаторов, и не только авиаторов. Названия сортов тоже - эх! Победа силы и чистоты над томностью и всяким там эросом: Олимпиада Колесникова, Огни Донбасса, Лебедушка, Заря Коммунизма, Капитан Гастелло, Великая Победа, Валентина Гризодубова, Алексей Маресьев, Партизанка, Тарас Бульба. Разбился - в сирень! Без ног - в сирень! Бей так - что ни патрон, то немец! А кусты двух сортов - Знамя коммунизма и Путь Коммунизма - растут в сквере у Конгресса США. «Он вдруг спохватится: а где они? - А мы уж в сердце у него!»

Отныне она обозначает жизнь, всю жизнь - от гребенок до ног, от неуловимо-возвышенного -

Лиловое зданье из воска До облака вставши, плывет до пошлого и востребованного толпой:Расцвела

Сирень в моем садочке.

Ты пришла

В сиреневом платочке.

Ты пришла, и я пришел -

И тебе и мне хорошо.

Она - и недоступная изгнаннику Россия («об отчизне я вспомнил далекой»), и вожделенная для полувыездного шестидесятника заграница («сирень похожа на Париж, горящий осами окошек»).

Она - наше все, цветок, пригодный для любого случая, русское и нерусское, персидское душистое серебро.

Принято считать, что русского интеллигента отличает полное небрежение своим внешним видом. Будто бы он равнодушен к одежде, и ему все равно что носить.

Неверно! Нет более внимательного, разборчивого и требовательного к внешнему виду социального типа, чем русский интеллигент. Максимиллиан Волошин так описал его:

…от их корней пошел интеллигент. Его мы помним слабым и гонимым, В измятой шляпе, в сношенном пальто, Сутулым, бледным, с рваною бородкой,Страдающей улыбкой и в пенснэ, Прекраснодушным, честным, мягкотелым, Оттиснутым, как точный негатив По профилю самодержавья: шишка Где у того кулак, где штык - дыра, На месте утвержденья - отрицанье, Идеи, чувства - все наоборот, Все «под углом гражданского протеста».

Поэт полагал, что этот «пасынок самодержавья» сгинул вместе со своим отчимом:

…размыкан был, растоптан и сожжен… Судьбы его печальней нет в России.

Но глядя из 1924 года трудно было предсказать, что самодержавие советского разлива возвратится, а с ним и его негатив: интеллигент советский.