Галина Романова - Грешница в шампанском

– Она не терпела, она плакала, Митя! Плакала и просила ее о чем-то! А потом твоя говорит: я вот сейчас выйду и скажу об этом всем! Та снова просить. А твоя, помнишь еще, прежде чем упасть, произнести успела, что у нее важное сообщение какое-то или что-то в этом роде. Помнишь?

Да что он помнил?! Что он слышать мог в тот момент, с трудом оторвавшись от молодого упругого горячего тела? Выпил опять же немало. Когда вернулись со Стаськой, в гостиной гвалт стоял. Он на Лильку в тот момент если и смотрел, то плохо видел. Если и слушал, то не слышал вовсе.

– Не помню я, – признался с неохотой Кагоров. – Может, и помнил, да забыл.

– Вот! А она собиралась, между прочим, что-то объявить. А ты на меня, Митя! Нехорошо это, несправедливо.

– А справедливо долг не возвращать, Витек? – взорвался тут же Кагоров, которому был бы повод сейчас, дай только сорваться. – Короче, смотри, завтрашний вечер – последний срок, потом пеняй на себя. Ты меня знаешь…

И стоило телефонной трубке лечь на рычаг, тут же сорвался с места, боясь передумать и снова начать страдать. Сел в машину и покатил к Александре. Вот к какому роднику стоило теперь припасть. Вот кто отрадой и утешением способен для него стать. К ней, и только к ней!..

– Вы?!

Она перепугалась объявившемуся на ее пороге Кагорову до страшной бледности. Попятилась, чуть не упала. Тут же вспомнила, что не накрашена и на голове после ночи еще беспорядок. Рот вялый и бесцветный, а на пальцах крошки от панировочных сухарей, потому что котлет вдруг ей захотелось.

Дура старая! Она чуть не заплакала, без конца дергая халат и поправляя его под поясом. В кои-то веки сам Кагоров к ней в гости пожаловал, а она как замарашка.

А потом разозлилась вдруг.

А чего это ей так расстраиваться, спрашивается? Он же к ней не как к женщине любимой явился, а как к человеку, которого тоже без конца таскает милиция на допросы, как к человеку, который был свидетелем смерти его жены. Так что ему до ее прически и бесцветных губ…

– Пройти можно? – спросил Кагоров, тут же начав расстегивать пальто и снимать кашне.

– Проходите, правда, я не одета.

– Ничего страшного. Так даже лучше.

– Как?

– В домашней обстановке, миленько… А чем это пахнет, Саша? Что вы готовите?

Котлеты! Тривиальные котлеты, черт побери, она готовит. Ничего изысканного, необыкновенного, способного удовлетворить его капризный вкус. Вкус-то наверняка капризный. Наверняка его Лилия к завтраку ему что-нибудь из французского ресторана подавала. И домработница приходящая была именно на такую кухню натаскана, как борзая на дичь. А у нее вот запросто все сегодня, хотя она и сама не прочь была вкусно и хорошо поесть. А сегодня…

Все ведь как нарочно, да. И халат не самый лучший на ней. И спала плохо ночью, встала с одутловатым лицом и синяками под глазами. Волосы едва причесаны. И тут Кагорова разожгло на визит.

– Котлеты?!

Он глянул на нее как-то странно, со смесью непонятного недоверия и удивления.

– Да, котлеты, а что вас удивляет, Дима? – Александра с вызовом тряхнула головой, как делала это давным-давно, когда еще мужчины смотрели ей вслед. – Хотите котлет, Дима?

– Хочу, – ответил он запросто. – Еще как хочу! Я их тысячу лет не ел. И только сейчас понял, как соскучился именно по котлетам. Накладывайте!

Он съел пять штук, поочередно макая котлету то в горчицу, то в хрен, то в китайский сладкий соус. Потом попросил еще одну и съел ее уже без хлеба и соуса. Вымыл руки, отер рот салфеткой и говорит:

– Вам кто-нибудь говорил, что вы бесподобно готовите?

– Случалось, – осторожно ответила Александра, все еще не понимая, зачем он к ней пришел. – Понравилось?

– А то! – Кагоров снова уселся к столу и попросил кофе со сливками.

– Не вопрос, Дима.

Она засуетилась, обрадовавшись возможности встать к нему спиной. Сидеть напротив окна, из которого бьет пускай и тусклый, но дневной все же свет, было то еще испытание.

Хлопотала, спиной чувствуя, как он ее рассматривает, будто приценивается. Потом Кагоров встал, подошел к окну и спросил:

– Слышала, Саша… Ничего, что я на «ты»?

– Нормально, – пожала она плечами, просыпав кофе на стол.

Переполошилась, дуреха. Подумала, что он сейчас подойдет к ней сзади, обхватит за плечи и начнет целовать. Или говорить что-нибудь завораживающее. А она раскиснет, растечется грязным кофейным пятном, что замучилась оттирать с плиты. И поверит ведь сдуру, на старости лет, что счастье ее не проскочило мимо.