Галина Романова - Грешница в шампанском

Боялась? Чего?

Да и Серж вел себя довольно-таки странно весь вечер. В сторону четы Кагоровых косился едва ли не с ненавистью. Зачем тогда пришли? Мать болтала, что они дома должны были остаться. А ведь пришли, с какой такой целью?!

Уф, нагородила, называется! Сейчас получится, что все по щепотке яда в бокал Кагоровой сыпанули. Что все ее смерти ждали с нетерпением. А сыпанул ведь кто-то один. И этот один потом пузырек в карман Митьке сунул. Или он сам его оттуда не убрал? Спросить бы, но как?…

Ранние зимние сумерки в зарешеченном окне под самым потолком сгустились до чернильной густоты. Может, пять уже, а может, и все восемь вечера. Нет, восемь вряд ли. Ужинать еще не приносили. Ага, кажется, несут, дверь гремит.

Но вместо ужина ее вдруг повели куда-то.

– На допрос? – спросила она, повернувшись по команде лицом к стене.

– Оставить разговоры! – тявкнули сзади.

Да, здесь ее очарованию умиляться было некому. Все расшибается вдрызг о шероховатый бетон гадко выкрашенных стен. И охранники такие же: грубые, серые, с шершавыми казенными душами.

Остановил ее без лишних объяснений возле какой-то двери с глазком и странно тихим голосом пробормотал:

– У вас пятнадцать минут, ни секундой больше!

Ох, неужели?! Неужели Надежда или мать свидание выпросили?! И пожрать ей чего-нибудь вкусненького принесли? Хоть кусок колбаски бы к тем слипшимся макаронам, которые здесь дают. Хоть печенья полпачки к той бурде, которая в этом месте чаем зовется!

Дверь лязгнула. Таисия шагнула через порог и застыла с широко распахнутыми глазами.

В тесной казенной комнате за письменным столом сидел Кагоров Дмитрий и смотрел на нее жадными виноватыми глазами.

– Ты?! – выдохнула она, забыв совсем, что можно подойти к столу поближе и присесть на второй стул, который рядом с ним стоял, так и замерла возле двери, что мгновенно захлопнулась за ее спиной.

– Я, – кивнул он. – Иди сюда, ко мне. Я тут тебе поесть принес. Горячего, Стась! Мяса… Иди скорее, детка.

И она как расплачется. Как бросится к нему на колени, как вопьется в воротник пальто, и реветь, реветь, и шептать сквозь слезы:

– Как ты мог?! Как ты мог меня так подставить?! Я пошла за твоей долбаной визиткой, а там этот гадкий пузырек. И… И они теперь говорят, что это я!

– Время?! Сократят?! А ты знаешь, какое мне теперь время грозит за твою жену?! А я ее… Я ее не убивала!! Я даже видела ее в первый раз, понимаешь?!

– Нет. – Кагоров поднял ее лицо за подбородок двумя пальцами, глянул с печалью и повторил: – Нет, я ничего не понимаю.

– Что ты не понимаешь?

– Вообще ничего! Не понимаю, кому, кроме меня, она мешала? – он едва слышным шепотом говорил ей на ухо. – Не понимаю, кто, кроме меня, желал ей смерти…

– А ты желал?! – ахнула Таисия, перебивая его.

– Желал, – признался он честно. – Даже продумал все, понимаешь, как избавлюсь от этой замороженной стервы! А она возьми и умри прямо на моих глазах, да так еще некстати. Кто?! Кто, как думаешь, Стась?!

– Тот, кто потом тебе в карман пузырек из-под яда подсунул, – всхлипнула она, прижимаясь к нему крепче.

– Мне?! В карман?? Ты что городишь?! – от неожиданности он даже с коленей своих ее сбросил и уставился, как на больную. – Ты чего несешь, Таисия?! Очумела совершенно?! Ты хочешь сказать, что пузырек из-под яда лежал у меня в кармане?!

– А почему, по-твоему, я здесь?!

– Да, кстати, а почему?

Этот вопрос не давал покоя Кагорову вторые сутки. Он даже подготовкой к похоронам не мог заниматься, настолько волновал его этот вопрос. Сначала сидели все в бильярдной, всех вызывали по очереди, опрашивали. Потом он послал Стаську за визиткой, надо было врачу «Скорой» ее отдать, чтобы он ему позвонил и сообщил, когда можно будет забрать тело и все такое. Денег при этом не забыл ему сунуть, чтобы мужичок подсуетился и не заставлял самого Кагорова бегать и надрываться. Таисия пошла в холл, где гости оставили свою верхнюю одежду, а потом…

Потом все как-то разом пришло в движение, засуетилось, забегало. Милиционеры и прокурорские подобрались, зашушукались и начали тут же сворачиваться. А Таисию увезли. Это было такой неожиданностью для Кагорова, можно даже сказать, ударом!

Он потихоньку курил тогда в бильярдной и мечтам предавался. Вот, мол, сейчас вся процессуальная бодяга закончится, всех отпустят, он Стаську в охапку и куда-нибудь с ней. Чтобы никто не мешал, чтобы никто не мог войти. Чтобы только он и она, и то, что между ними искрит, и то, отчего все жилы вздуваются, и сердце словно кузнечный молот колотит, колотит…